хирургом на корабле и считал виновным себя в том, что корабль при аварии стёр о поверхность именно мой медицинский отсек. Я был в ответе за их сердца. И дополнительный трэш не помог бы нам вернуться в себя. Я пошёл в ближайший город песка и искал при свете ручного огня человека днём среди них. Я бродил как слепой и непонятен был им. Они ждали апокалипсиса. А не нас. Хлеб у них уже был и они ждали всё время апокалипсиса как дешёвого представления сразу для всех. Апокалипсис же видимо был недёшев и всё у них как-то не складывался. Ожидание, как остановка в пути, разлагало их заживо и всюду видел я страшные черты дотлевающего живого. «Встряхнуть их действительно?», пришло ко мне лёгкое, но я изгнал из себя провокатора. Где-то должен был быть выход здесь…
Я бился в параноидальной депрессии. Выхода не было. Нигде. Я дёргал, и дёргал, и дёргал бессмысленные рычаги пульта моего центрального управления, но к выходу они не приводили. Нигде. Маленький волчонок забился под куст залитой в страшную темноту ночью и невыразимо хотел выть. Хоть кому. На солнце или на луну. Ни солнца. Ни луны. И тогда я разбил пульт моего центрального управления. Волчонок завыл в тёмную неба пустого нутрь и прижали уши по кустам стаи матёрых сероволков. Вокруг меня осыпа́лись чёрные стены. Осколки резали и уничтожали мой мозг. Я наслаждался агонией. Агония уничтожала меня. Не до конца. Пульт возникал вновь и вновь. Пульт прорывал одну реальность за другой и восставал против мгновения смерти скалой чёрной вечности. В потоке суицидальных обид изливалось моё непоколебимо бессмертие. Ещё один раз. Ещё один раз. Ещё один раз. Бесконечные картины смерти моей складывались в не менее причудливый узор, чем любая из к ним ведущих реальностей. Чёрточками чёрного графита пронизывали смерти моё бесконечное существование и умер разрушитель во мне. Затаился, устал, стал… спокоен… на… дне... Я еле ворочал уже языком и подавал первые признаки жизни…
Заклинание только что выговоренное Чёрным Шаманом привело в онемение зал, но не оставило следа в памяти и зрительный зал продолжал смотреть на сумерки сцены с остекленевшим в минувшем шоке взглядом. Я с трудом опустил голову и посмотрел по сторонам на застывших в безумии Зрителей. Первые признаки жизни начинали подавать и некоторые из моих товарищей. И я понял, сегодня мы здесь были – собраны. Мы не сами пришли, хоть я и протягивал руку за билетом к тётеньке в кассу. Сегодня мы не сами пришли. Нас втянуло в ужас тяжёлого водоворота и мы не смогли устоять на ногах. Действие уничтожало нас как не сгодившихся. Мы и в самом деле были такие, что не нужны. Но кроме нас у Действия не было Зрителей и Действие возродило нас. От тяжёлого мрака беспамятства никто из нас не помнил начала сегодняшнего нашего здесь пребывания, зато в памяти прочно запечатлелось импульсами реакции на вспыхнувшую мгновенную, но невыносимую боль то, как не надо делать и как делать мы не должны. Иммунитет стал стоек и непреодолим. Мы вернулись из небытия и в срочном порядке восстанавливали Мир. Мир покачивало…
«Почему самолёты падают, едва я прикоснусь к ним взглядом?». «Почему лёд изо льда?». «Почему исстяг горизонт?». Я ходил и покачиваясь спрашивал. И получал исчерпывающий ответ «Вали!». Я догадывался, что от этого слова произошёл валидол, но он редко мне помогал и я не мог проникнуть в суть этого таинственного определения служившего подобно чудесной панацее ответом на все вопросы.
И самолёты никуда не падают. Старьё вот всякое стоит по аэродромам уже и не огороженным и никуда не падает. Я проверял. И не один раз. Я уходил в эти кварталы, бывшие когда-то местными аэродромами и смотрел на стоящие этажерки и кукурузники. Я был не уверен бывают ли ещё какие-нибудь самолёты, там во всяком случае не было. «Я ещё вернусь…», подумал я и ушёл. Надо было затягивать раны…
Подвал впустил без права на оглядывание. Коридоры были пусты. Ниточка разматывалась. Мне не надо было определять направление. Направление было, наверное, одно. Я поворачивал, не зная где и не зная куда, и коридоры не кончались – значит я правильно шёл. Вперёд.
По солнечному городу нашего искромётного искреннего счастья мы пробирались вперёд.
Страшные, свирепые чудовища были в каждом из провалов-проёмов дверей. Я шёл по коридорам из тьмы, а они не подавали признаков жизни, они уснули, умерли или замерли в ожидании, но мне было и не страшно, и не весело, и никак. Я подходил к одному чёрному дракону и мне были и понятны до чёрточки и невидимы вселяющие ужас его черты. Я поднимал его тяжёлые веки, но не мог проснуться дракон и лишь чёрная пустота зияла в провалах несуществующих глаз. Мне стало холодно и горько в темноте. И я понял смело тогда, что лучше бы мне было страшно. Но за спиной моей зашевелилось оживая что-то тяжёлое, на что невозможно было оглянуться, от него можно было только бежать. И я побежал на негнущихся ватных ногах, спотыкаясь и падая поминутно. Вперёд.
По солнечному городу счастья нашего мы пробирались вперёд и Том тащил за собой на верёвке дохлую крысу. «Том!», сказал я, «Я прочитал в одной старой книжке, что раньше был ад». «Это что?», спросил Том не останавливаясь и, как я всегда подозревал, не задумываясь. «Место такое», сказал я, «Для таких как мы с тобой. Чтоб жевачкой не плевались и слушались». «Да ну!», сказал Том, «А там чё, можно было жевачкой плеваться?». «Можно», сказал я, «Там уже вообще можно всё что захочешь делать было. Только никто не хотел». «Чего это?», не понял Том. «Некогда было. Там котлов всяких было понапихано. Я не понял ультрареатановых что ли. Со смолой обычно. И все в них варились. Или на сковородках жарились». «У них что там, есть что ли было нечего?», проникся Том. «И есть было нечего», продолжал нагонять ужас я, «И пить. И сделать они ничего не могли, лишь раскачивались на цепях своих пороков». «Чего на цепях?», спросил Том. «Пороков», сказал я, «По-моему так родители ихние назывались». «А-а», разочаровано протянул Том, «Это я помню и так. Я когда у мамки в животе раскачивался на цепях своих пороков мне тоже пить не давали». И согласившись добавил «Да, там не поплюёшься». И попросил «Мишк, слышь, ты когда хорошую хоть одну книжку прочтёшь расскажешь мне, а?»…
Конферансье на входе в зрительный зал раздавал нам пригласительные билеты сегодня и мы рассаживались по местам завороженные легко тайной предстоящего Действия.
За все бездны моего упадения коридоры в грандиозности своей впервые разделились на два прохода. Вправо вела дверь излучающая свет, переливами красивых красок ниспадавший на вход, тепло и впереди радость. Провал влево грозил лишь забытьём, лютым холодом и не спасающим мраком.
«Том, а представь, мы живём вот с тобой и солнце над городом. И деревья у нас зелёные растут высоко и небо голубое. И вдруг оказывается, что это мы не живём, а спим. И всё это только снится нам. А на самом деле это даже и не мы живём, а за нас живут, сны нам такие придумывают, чтоб мы толстели во сне, а потом съедят и руки не вымоют. Ты согласен бы был?». «Нет», сразу сказал Том, «ты, Мишка, всё-таки перечитался своих книг. Сейчас стану тобой будешь знать!». «Погоди», говорю, «И вот находим мы с тобой в библиотеке дверь, за которую никто не ходит никогда. Ты нас знаешь сам – нас не остановить. И мы за дверь ту идём. А там комната небольшая, тёмная и пыльная. Я говорю «Том, делать здесь нечего», потому что чувствую что-то рычащее на всю темноту. А ты не чувствуешь и говоришь «Пульт!». А там на столе не пульт, а две кнопки всего – красная и зелёная. И мы подходим тогда и смотрим как они подмигивают нам через пыль. «Том», говорю я, «Доигрались. Посмотри – за нами дверь есть?». А сам от кнопок оторваться уже взглядом не могу, потому что в темноте за их маленьким светом и тем более у меня позади мне такой ужас мерещится, что по спине мураши. «Ты что ненормальный?», говоришь мне ты и вдруг тоже понимаешь, что и взгляд не оторвать и позади нас уже нет – НИЧЕГО. «Том», говорю тогда я, «Я кажется понял. Это кнопки Реальности. Зелёная – это та из которой мы пришли и где небо над головой. Она моргает чаще, если на неё нажмём – мы дома. И ничего этого не вспомним даже. А красная словно пульсирует. Это от той реальности, про которую я тебе рассказывал. Там хорошего ничего нет. Там и мы и все люди спим в анабиозе похожем на смерть. Попадём туда – не скоро выберемся. Когда ещё кнопки эти потом найдём». А ты тянешь меня за рукав и тянешь «Мишка, пойдём посмотрим, что там за красной. Мы же не были там». А я отвечаю спокойно «Том, мы там были. Мы забыли опять просто всё. Но если ты пойдёшь, то я с тобой. Может в самом деле там наша помощь требуется». И ты нажимаешь на красную кнопку, а я за тобой. И тут в первый раз я спрашиваю тебя Том – зачем?
Делать определённо было нечего. Мой выбор не распространялся на правую дверь. Я как много, и много, и много уже раз выбирал из левой и левой двери – левую…
«Ваш билет, товарищ. На стол!», передо мной стоял строгий контролёр кинотеатра и протягивал руку. «Вы лишены звания Зрителя. Покиньте, пожалуйста зал!». Я обречёно поднялся и пошёл к выходу. Я вышел из тёмного фойе в прохладный воздух ночи, вздохнул и посмотрел на небо. В небе сверкали первые звёздочки. «Ваш билет, товарищ. На стол!», передо мной стоял строгий контролёр кинотеатра и протягивал
