реальности этой забот и хлопот. Я беспечно в карманы сувал. Обе. Руки. И смотрел куда бы пойти, потому что указателей мне как всегда не проставили. Определив направление движения по путешествующим по городу юным мамам с колясками я тронулся в путь. Всё-таки светило солнце и был магазин, жить случалось смешно. Я зашёл в магазин, посчитал им полочки, поохранял коляску, и спросил наконец о наличии лифта в отсек позднего дня. Лифт как это ни странно всё-таки был и я – отправился. Выйдя в зное полуденной осени совершенно далёкого времени, я первым делом нашёл товарища своего – проводника. Пусть ведёт, мне ведь всё незнакомое. Но на стройку я идти не хотел. Мы там были вчера. Лучше мы пойдём по песку к подножию высокой многоэтажки из стали и из стекла. Стоя по щиколотку в горячем песке я оглаживал огромный дом и спросил у товарища «А у вас тут бывают автобусы?». «Остановка вон там», отреагировал мой проводник, «Пойдём по песку». Мы пошли, побрели, покрались. Посреди кромешной пыли из песка приближался автобус к нам. «Тепло здесь что-то», сказал ему я и свечерело в мгновение. Мой товарищ открыл дверь в свою квартиру и комнату на другом этаже и упросил «Заходи!». Всё-таки действительно было тепло. «Завтра на рыбалку пойдём», пообещал товарищ и друг. Мне было хорошо засыпать и понимать, что мне это не грезиться. Я засмеялся и проснулся. В той речке, в которой мы ловили рыбу, я плыл раскинув широко руки насквозь пронизывая хрустальную воду собой. «Впоймал?», крикнул я товарищу, сидевшему с удочкой на берегу, и мы шли мимо дома его потому что приходила пора китайских игрушечных фонариков, которые мы не сговариваясь придумали вешать на ёлку. Если повернуть там не задумавшись, то можно было оказаться у школы и мы остались на карусели, но не кружиться, а понимать. Но понимать долго не пришлось, потому что здание напротив нас выпустило из высоких своих этажей легковой автомобиль и надо было срочно подняться туда – узнать, что произошло. Туго утянутые чёрной лётной кожаной формой мы встречали рассвет на берегу чёрного озера, чудом задержавшегося на территории города. Там я понял, что каждое лишнее мгновение проведённое здесь невозвратимо. И что каждое лишнее мгновение проведённое здесь невозвратимо задерживает. Я снял с полки круглую шайку из металла крошечных пятнышек и оглянулся вокруг. Рабочий отсек душевой не задержал никого. Все ушли. Новая партия возможна была лишь на другой день и я решился – прикорнуть. Я отёр себя выстывшим воздухом и притворился листком. Я висел на большом крепком дереве и меня раскачивало ветерком в разные стороны. Но потом я вспомнил, что не выключил свет и вернулся в себя. Я не стал его выключать, я просто вышел за дверь и пошёл по ночному безлюдному предприятию. Где-то был дежурный вахтёр, но меня это всех меньше трогало, потому что лифт поднимал меня уже в холл сверкавшей огнями гостиницы. Из холла можно было попасть в такой же сверкающий искромётным неоном большой магазин, но похолодало и я присел на краешек чернокожанного кресла. Посмотрев на свои руки я с удивлением обнаружил молнии на ладошках и не понял совсем почему я раньше ими не пользовался. Мне захотелось расстегнуть одну ладошку, но не для того чтобы знать как она устроена, а так просто – попробовать. С резким взмахом отбросил я как не сгодившуюся ладонь и кистью правой моей руки пошёл всё пронизывающий ток… Голубая до рези извивов молния ударила в грунт и воспламенила ко мне всю бесконечную долготерпевшую землю. Разряд потряс нас обоих и мы стали равны. Видимо такая любовь не входила в программу ни одного из нас. Обжигая кончики пальцев я отнял руку и посмотрел мне в лицо. Я не увидел себя и капельки тому не удивившись продолжил путь по крыше. Прыгнуть с неё означало взлететь и я взлетел, чувствуя по спине тихое царапающее тепло. Приземляясь посреди улицы я прислушался к заветному – крадётся ли шёпот крохотной мышки по мне. Никто не мог знать ранен ли я, но я-то знал, что если приложить ухо к земле, то можно услышать пульс приближающегося безумного времени. Иногда он оборачивался стуком железных колёс, иногда стуком копыт, а иногда он бился не громче трели утихшего в многих ночных километрах кузнечика… Сейчас было именно так и я посмотрел на запястье левой руки – жилки пульсировали. Словно никогда и не думали и не подумают однажды вскрыться бурной рекой безумного поднебесного вознесения. Словно и не они скрыты подо льдом, а я. Я поцеловал запястье левой руки и вошёл в коридор.
«Ну и что? Куда ты теперь?», свесилось непонятное тёмное в темноте. «Вперёд», уточнил я маршрут и провёл рукой по стене. Твёрдая, холодная и спокойная. Я стал на все четыре руки и помчался вперёд, не обращая почти внимания на возникающие словно во мне по сторонам боковые проходы, проёмы и впадины. В изящно-извивах своего тела я чувствовал луч. Непреклонный, стальной, досягающий, летел он навстречу всё пронизывающей темноте и был прав. «Сумею ли я похоронить себя?», думал я словно в стремительном полёте пытался достигнуть недостижимого. И летально с собою же баловался – закрывал напрочь глаза. Тогда из бесконечности стремительно надвигалась стена и в момент смертельного соприкосновения с ней я вздрагивал ресницами и разносил стену в атомы её несуществования. «Сумею ли я быть собой?», смеялся над бесконечными комбинациями слов в абсолютном пронзении. «Отогну ли я линию лжи?», посуровел вдруг мой взгляд и я увидел сквозь моё тяжёлое приоткрывающееся веко маленького Тома уснувшего рядом со мной, свернувшегося в тёплом снегу и положившего спокойно свою черномазую мордочку мне на лицо. Я осторожно вздохнул, сжал могучею лапою силу мокрой земли и почувствовал, как тревожен и лаком мне тёплый снег мерной тяжестью опускавший моё веко обратно…
По лесенке я карабкался упорно – как мог. До вершины оставалось рукой, когда она потрогала за пятку в сандалике меня «Почему мы живём?». Я с лесенки чуть не упал – щекотно всё-таки. «Не почему, а зачем», сказал я, «Не знаю». «Ой, а у тебя видно чего!», засмеялась она аж подпрыгнула. «Чего?», я перевесился. «Котёнок! Котёнок, смотри!». Я посмотрел на свой карман. Из оттуда выглядывала хитрая, улыбающаяся мордочка. Я понял, что до верху лесенки сегодня я не долез. Спрыгнув вниз, я отдал ей котёнка смотреть и пошёл выручать машинку из бедствия, которое она терпела третий день на разрушенном мостике через ручей.
Сон подобно песку засыпал мне глаза, я что-то видел во сне, но никак не мог разобрать. Не то, всё не то, бился я над парадоксом невидения и застыв душой в покойную сталь – ждал…
Если бы тебя в своё время интересовал экзистенциализм, тебе было бы легче сейчас, думал я в горькое назидание себе. Но он меня не интересовал и сейчас, я занят был. Я смотрел на себя мёртвого слегка отрешённо и думал о том, кто это всё будет убирать. Ведёрко с утешительно тёплой водой всё ещё наполнялось кровью из каких-то неисточимых просто-таки вен, а мне уже было слегка неудобно за всё это, что я над собой сотворил. Я подобрал лезвие, такое безопасное когда-то, и понял, что подобрал не лезвие, а лишь его образ. Лезвие же спокойно продолжало лежать рядом с моей протянутой в лёгкой судороге ногой. Но в целом я спокойно сидел. «Вот и свет снова не выключил», подумал я про себя. Всё, теперь было нормально, теперь можно входить. Я находился вполне естественно над мёртвым собой и думал по-детски наивно и счастливо зато, о том, что это мой последний судорожно-агониевый изыск на издёрганно-убитую тему «Когда я умер этого никто не опроверг». Детски чистое счастье умело меня посещать даже в такие казалось бы уже совсем не обрадуешься моменты…
Агонь же был не согласен и вечен. Ладошками листьев своих шарлатанил как мог, гладил Вселенную. Я усмехнулся в себе и чуть не получил укол «Дополнительный Бета три», который чем-чем, а милосердием не отличался просто и всё.
По полыхающему жнивью пробирался я в ночи за – горизонт. Приду вот до бога, а он скажет «Чё припёрся!». И скажет «Одни смерти боятся, другие вечности. Кто вас и поймёшь. Вали, объясняй свой поступок давай. И вообще – меня нет». И буду путаться в недоходчивых формулировках «Да я из познания… И не в первый раз… Посмотреть…». «Посмотрел?». «Посмотрел…». Я открыл дверь первую в филиал Неведения и Долготерпения. И сразу закрыл. Там в комнате сидел я и кровь всё-таки прекращала свой долгоречной путь. Я открыл дверь вторую и вошёл несмотря ни на что бы там ни было. Бог стоял возле полки с книгами в развевающихся белых одеяниях и обернулся ко мне «Пришёл?». «Да вот…», опустился спиной о дверь я на пол. «Читать будешь?». «Есть что интересное?», я не отводил взгляда от не существовавшей точки на противоположной стене. «Знаешь сам», сказал Бог и углубился в сверкающие на солнце листы. Меня ужаснула поза в которой я сидел – контур меня мёртвого. Я поднялся над собой и вышел в дверь осторожно прикрыв за собой. И открыл я дверь третью и вник я внутрь. «Ты здоров», сказала она, «Мы вылечили тебя полностью». И улыбнулась мне очень тепло. Я стоял за спинкой чёрного из тьмы кресла и понимая, что сейчас надорвётся всё во мне, не находил сил в себе на невыразимую благодарность, вслед за которой мне надо будет окончательно и насовсем уйти. И я сознательно и бесповоротно решил стать неблагодарным, чтоб остался за мной Вечный Долг, чтобы мог я возвращаться к ней сюда опять и опять в исстязающих попытках выразить и чтобы не мог выразить никогда. Огонь сверкнул на этот раз не нежными тонкими пальцами моими, огонь источили глаза и воспламенённый о внутренний лёд покинул я кабинет. И открыл я дверь четвёртую. «Мишка, ну ты дурак!», сказал Том, «Ты зачем себя убил?
