что сказала Лена.
Или из-за поведения Виктории.
— А знаете, — к счастью, отвлекая его от грустных мыслей, громко сказал дядя Андрей. — Ведь эти вороны чем-то похожи на нас, людей. Иду я однажды через поле. Гляжу: две вороны летят. Впереди, судя по всему, ворон. А следом за ним — ворона. И все ему: «Кар! Кар! Кар!» Досаждает, одним словом. В конце концов, ворон не выдержал. Оглянулся. И совсем как мужик, которому надоела своим приставанием жена, как гаркнет: «Как-р-р». Та сразу развернулась. И полетела в обратную сторону.
Гости рассмеялись.
А Лена, воспользовавшись тем, что все были отвлечены рассказом, научила говорить Горбушу слово «горько».
Когда гости, увлекшись выступлениями артистов или своими разговорами, долго не призывали их целоваться, она подзывала Горбушу, кормила икрой, которая уж очень ей понравилась, и что-то шептала.
— Гор-р-рько! – во весь голос, к радости Стаса и все возрастающему раздражению Виктории, тут же кричала ворона.
Что охотно подхватывалось всеми.
И обе пары молодых вновь и вновь целовались.
В конце концов, Горбуша уже без всяких напоминаний, забыв про то, что всегда ела только из рук Лены, клевала икру во всех концах стола и кричала «Горько».
Довольно поглядывала на свою счастливую хозяйку.
И тоже была по-своему счастлива.
Одного только не хватало вороне после столь обильной еды.
Газеты.
Без которой ей, воспитанной в строгости Леной, было ну просто никак нельзя…
И тут вдруг увидев, как во время возникшего жаркого спора, один из гостей для большей убедительности своих слов, сбегав к вешалке, принес местную газету и расстелил ее на столе, она ястребом метнулась к ней и…
Виктория даже хмыкнула от удовольствия.
Но злорадствовать, как оказалось, было еще рано.
Едва первый конфуз прошел, Лена смущенно объяснила, в чем дело.
И это привело гостей в новое восхищение необыкновенной вороной.
— Надо же, не только умеет говорить, но еще и воспитанная! — удивилась деревенская соседка Владимира Всеволодовича. — Я свою кошку и то никак к этому приучить не могу, а тут какая-то птица….
— Кошка — дор-рянь! Кошка — др-янь! Кошкар-раул! — взъерошилась, услышав знакомое слово, Горбуша.
И была любимицей, привлекавшей внимание всех столов, до тех пор, пока слово не взял Ник…
После того, как детский хор из приютских детей ну просто ангельскими голосками спел песню про старый забытый храм, что Русь нам оставила, он сказал:
— А я-то не мог понять, зачем мне весь этот поселок. А вот зачем! — он обвел широким движением руки детей. — Для них! Я покупаю его и в присутствии вас, Григорий Иванович, официально заявляю, что отдаю для приюта, куда можете завозить детей-сироток и из трудных семей хоть со всей области! Хотя бы на лето, если из-за школы нельзя зимою. А если останется место, то пару коттеджей можно определить под дома-богадельни для тех, кому негде и не на что жить! Уже на всю их оставшуюся жизнь…
Григорий Иванович только руками развел, показывая, что у него даже слов нет пока, чтобы по достоинству оценить такой щедрый подарок.
А Ник продолжал:
