Турции? Но жадный султан и без всякой военной угрозы пропускает конвои через проливы. И каждый раз жалуется английскому послу на оскудевшую казну, прозрачно намекая, что будь она полна… А куда делись двенадцать миллионов фунтов, безвозмездно выделенных взамен обещания усилить батареи Босфора и Дарданелл?
Средиземноморский флот Его Величества Георга Третьего конечно же по мере сил мешает русским перевозкам, но размен одного линейного корабля на три купеческих посудины более чем неравноценный. Вот для исправления сложившегося положения и понадобился адмирал Нельсон, до сего дня более полугода не появлявшийся в Лондоне.
— Подозреваю, что лишь самой малости не хватило вам для победы, сэр Горацио, — после первоначальной грубости настроение премьер-министра улучшилось, и теперь он изо всех сил старался подсластить вручаемую Нельсону пилюлю. — Надеюсь, в южных водах фортуна будет более благосклонна.
Адмирал сделал глоток и едва удержался, чтобы не выплюнуть. Напиток черни, солдат и пиратов никогда ему не нравился, но предлагаемая авантюра отдаёт таким гнусным запахом, что перебить его можно только этим… И шансов не ввязываться нет совсем, иначе не миновать почётной должности козла отпущения. Король требует крови, парламент требует крови, народ… тот ничего не требует. Только Питт предлагает шанс.
Почти в то же самое время в харчевне «Колокольчик и полпинты», что на Нерлингей-стрит, обедали два молодых негоцианта, прибывшие в Лондон утренним дилижансом из Дувра. Оба довольно скверно изъяснялись по-английски, так как являлись уроженцами Ганновера, и явно переживали не лучшие времена. А то зачем бы им выбирать заведение не самого высокого пошиба, где из разумной предосторожности и бережливости вилки с ножами прикованы к столам тонкой цепочкой? Впрочем, предполагаемые финансовые затруднения не отразились ни на внешности, ни на аппетите.
— Щей бы сейчас с расстегайчиками, — тяжело вздохнул один из немцев, и впился зубами в печёную под чесночным соусом баранью ногу.
— Угу, — согласился другой, с подозрением принюхивавшийся к своей порции. — И по штофу анисовой…
Немного помолчали, ностальгируя по милой сердцу ганноверской кухне, и опять вздохнули — Фридрих Толстенберг и Иоганн Лупехвальд путешествовали почти полгода, и успели соскучиться по родной стороне.
— Анисовой тебе? — рассмеялся Иоганн. — Друг мой Теодор, откуда в столь диких местах взяться водке? Обойдёмся ромом.
— Ваня, — с укоризной произнёс Толстенберг. — Ты не забыл, что Александр Христофорович особо указывал на соблюдение строжайшей конспирации? Так что никаких Теодоров, я Фридрих, и точка.
— Да помню, не ругайся… Лучше о том подумай, как приказ выполнять будем.
— Есть предложения?
А вот этого не было ни у того, ни у другого. Удивительно, но англичане окутали свою возню вокруг вновь создаваемой эскадры такой тайной, что до сих пор оставалось неизвестным даже место её сбора. Военные корабли просто исчезали без следа вместе с командами, а те, что ещё не успели отбыть, охранялись лучше испанских золотых галеонов времён конкисты. Экипажам запрещалось сходить на берег, а шлюпки, привозившие на борт провизию и воду, досматривались морской пехотой на наличие посторонних. И небезуспешно, надо сказать — три матроса с фрегата «Геркулес» и две портовых шлюхи, которых они намеревались прихватить в плавание, болтались на реях с вывалившимися синими языками, напоминая остальным о том, что приказы не обсуждаются.
Явно напрашивался вывод — британцы затеяли очередную пакость. Осталось только узнать, против кого она будет направлена. Если против Наполеона, то чёрт бы с ним, император Павел Петрович недвусмысленно дал понять, что целиком и полностью одобряет независимую политику Франции, и не намерен вмешиваться в любые её дела, как внутренние, так и внешние. Если, конечно, на то не существует изложенной на бумаге договорённости.
— Слушай, Фридрих, — Лупехвальд положил на стол обглоданную кость и с торжествующим видом посмотрел на собеседника. — А если нам сегодня ночью наведаться к какому-нибудь сиятельному лорду и расспросить хорошенько? Задать вопросы прямо в лоб, так сказать.
— Толку-то? — Толстенберг отрицательно помотал головой. — Неужели ты думаешь, будто болтунам из парламента могут доверить что-то серьёзное? Иоганн, это даже не смешно.
— А вдруг? Может попробуем?
Фридрих назидательно поднял указательный палец и скучным голосом заявил:
— Запустив руку в дырявый карман, не надейся вытащить оттуда серебряный рубль. Э-э-э… в смысле, талер.
Последнее слово Толстенберг произнёс громко, и стоявший за стойкой хозяин «Колокольчика и полпинты» мысленно поблагодарил провидение, пославшее столь выгодных посетителей. Люди мало того, что денежные, так ещё и крепкие, здоровые! Это не те забулдыги, за которых сержант Симмонс даёт по три шиллинга с головы. Тут не меньше фунта за каждого можно выручить! Правда, содержимым кошельков придётся поделиться с вербовщиками… Или начать действовать самому, пока посланный с запиской мальчишка не успел добраться до порта?
Всё же природная бережливость не позволила предпринять что-то в одиночку. А ну как сержант обидится, не обнаружив кошельков у будущих моряков флота Его Величества, и уменьшит долю? С него станется. А то и вовсе откажется оплачивать выпитое и съеденное немцами во время, так сказать, уговаривания поступить на службу.
Хлопнула дверь, запуская в харчевню новых посетителей, и кабатчик, встретившись взглядом с вербовщиком, привычным движением глаз указал на предполагаемый товар. Симмонс едва заметно, но одобрительно кивнул, и громко потребовал вина для себя и троих своих спутников:
— Только лучшего, Сэмми, а не ту мочу, что ты в прошлый раз выдавал за рейнское!
— С каких это пор моё вино стало тебе по карману, Питер? — решил подыграть хозяин. — Или получил долю от сокровищ Голконды?
— Гораздо лучше!
— Наследство?
— Опять не угадал, Сэмми. Я завтра женюсь на вдовушке с изрядным капиталом, а сегодня намерен славно покутить, провожая последний денёк вольной жизни! — сержант Симмонс поклонился сидящим за соседним столом немцам. — Вы не откажетесь разделить мою радость, господа?
Когда в харчевню ввалился громогласный субъект с лицом, кричащим о вреде пьянства и печальных его последствиях, Фёдор Толстой немного насторожился. А уж когда тот стал перемигиваться с хозяином и пригласил незнакомых немецких негоциантов за свой стол, и вовсе обеспокоился.
— Ваня, готовься, нас сейчас грабить будут.
— Грабить? — Лопухин спрятал улыбку за кружкой. — Не будь банальным, мин херц Фридрих, это не разбойники, а вербовщики.
— Не вижу разницы.
— А она есть, уж поверь мне. Нас сначала напоят до усрачки, и лишь потом облегчат карманы. Ну а в нагрузку — уговорят поставить оттиск пальца под контрактом с Королевским Флотом.
— Не понял…
— Во флот вербовать будут, что же непонятного? Посмотри на мундиры — морская пехота.
— Да я про другое. Как они споить собираются, если их всего четверо?
Пока друзья шёпотом переговаривались по-немецки, краснолицый успел обидеться на воображаемое невнимание, и переспросил:
— Господа окажут мне честь?
Господа оказали, перебравшись за стол виновника торжества. Тут же по знаку Симмонса, так представился незнакомец, кабатчик принёс большой бочонок, а оставшиеся неназванными собутыльники с готовностью подставили кружки.
