закона. Не подскажете, в Париже нельзя недорого купить приличную гильотину?
— А-а-а… — начал было французский император, и замолчал, переваривая услышанное. И не произнёс ни единого слова до конца парада, пребывая в глубокой задумчивости.
— И ты думаешь, будто он поверит вашей клоунаде? — Мария Фёдоровна поправляла причёску перед зеркалом, и чередовала вопросы выбора фасона и цвета шпилек с вопросами большой политики.
— Почему бы не поверить, дорогая? Если у него есть дурная привычка рассаживать родственников на каждый подвернувшийся под руку трон, то такая же может быть у других.
— А что это даёт нам?
— Ещё не знаю.
— Не поняла, — императрица с изумлением повернулась ко мне, оторвавшись от разглядывания себя в зеркале. — Ты затеваешь непонятные игры с неизвестным заранее результатом?
— Ну и что? Если хочешь рассмешить судьбу — расскажи ей о своих планах на будущее.
— Бред.
— Как и любая политика.
— Так нельзя.
— Ну почему же?
Мария Фёдоровна пожала плечами:
— Как знаешь. Но ты не боишься, что Бонапарт заключит союз с австрийцами?
— Даже надеюсь на это.
— Зачем?
— Если твои любимые германские карлики наконец-то решаться объявить Вене войну, как обещали в добром десятке писем, то мы получим замечательную европейскую драку на ближайшую пару-тройку лет. И отсрочку для нас, соответственно.
— Тянешь время?
— И его тоже.
На торжественном приёме, состоявшем из ужина, концерта и танцев, Наполеон несколько раз пытался начать разговор о делах. Я дипломатично увиливал, и, в конце концов, французскому императору пришлось отбросить всяческие уловки и спросить прямо в лоб:
— Что обозначают слова Вашего брата, Ваше Императорское Величество?
— О гильотине и Габсбургах? — недовольно морщусь, всем видом показывая, насколько меня тяготит поднятая тема. — Князь был пьян, потому не стоит принимать его высказывания слишком близко к сердцу.
— И всё же…
— На самом деле я обещал ему шведскую корону. Но пусть это останется между нами, Ваше Величество.
— Можете полагаться на меня.
Поверил? Сомневаюсь. А что он ещё хотел услышать? И, кстати, что сам хотел сказать? Сделать пару намёков? А давайте-ка возьмём корсиканское величество под локоток и доверительно наклонимся к уху. Ну, почти наклонимся, принимая во внимание мой рост.
— Мне хотелось бы принести официальные извинения за недоразумение с Вашим конвоем, Ваше Величество.
— Расстрел безоружных людей можно назвать недоразумением?
— Или подавлением бунта, если так будет угодно. Но, согласитесь, в Европе не слишком хорошо подумают о человеке, приведшем бунтовщиков на территорию союзного государства. И ещё… у нас в стране очень нервно относятся к солдатам иностранных армий. Клинически, так сказать…
И что я тут распинаюсь? Из-за него Багратион погиб, а приходится извиняться. Запомним, и когда- нибудь предъявим счёт к оплате. А проценты пусть копятся.
— Не будем больше об этом, — Наполеон чувствует настроение и идёт на попятную. Ссориться сейчас ему невыгодно.
А когда станет выгодно? Завтра? Послезавтра? Или через пять минут?
— Да. Ваше Императорское Величество, между двумя великими державами не должно быть никаких недомолвок. Не будем радовать наших врагов ссорами из-за пустяков.
Видно, что Бонапарт свой конвой пустяком не считает, но при упоминании общих врагов заметно оживился:
— Лондон, как и Карфаген, должен быть разрушен?
— Приятно видеть единомышленника.
Идиллию нарушила Мария Фёдоровна, вознамерившаяся непременно станцевать с французским императором:
— Ах, Ваше Величество, просто преступно лишать дам Вашего общества!
Избавленный таким образом от Наполеона, я бочком-бочком выскользнул из залы и направился в курительную комнату, где был перехвачен Кутузовым.
— Какие впечатления, государь?
— Знаешь, Миша, он не дурак.
— Догадываюсь.
— А потому ссориться с нами из-за Австрии не будет.
— А мы с ним?
— Из-за Австрии? Это даже не смешно.
— Тогда что ты вообще от него хочешь?
— Денег.
— Жадный?
— Хозяйственный. А война слишком дорогое удовольствие.
— Тебя послушать, так мы вообще не должны воевать.
— В идеале — да. Но разве идеал когда-нибудь достижим?
— Философствуешь. Так мне к чему готовиться?
— К войне, разумеется.
— А сам говоришь…
— И что? Она не зависит он моей говорильни — она будет, Миша.
Эпилог
Париж. Тюильри. Три месяца спустя.
— Ваше Величество! — Талейран ворвался в кабинет императора в крайне взволнованном состоянии. — Сир, германские княжества объявили Австрии войну!
— Все? — удивился Наполеон.
— Почти, — министр, сбитый с толку вопросом, перестал кричать.
— Зачем они это сделали?
— Не знаю, сир.
— А кто знает?
— Возможно, они сами?
— Вы так уверены?
— Нет, Ваше Величество.
— Вот и я ни в чём не уверен. Разве что только в одном — за всем этим стоит русский император Павел.
— А зачем ему туда влезать?
