ничего из сказанного ханом. Шиги Хутух быстро научился письму. Он умел, взглянув на странные знаки, видеть слова в них.
Тэмуджин замолчал. Она посмотрела вверх и увидела, как Шиги Хутух вышел вперед и поклонился.
— Мой хан и брат, — сказал молодой человек, — разве я служил тебе меньше, чем любой другой человек?
Твоя мать вырастила меня как собственного ребенка и назвала меня сыном. Другие служили тебе хорошо, но я тот, кто присмотрит, чтобы твои слова жили. Разве я не заслужил большей награды, чем та, которую ты дал мне?
Тэмуджин кивнул.
— Ты мой младший брат, — сказал он. — Ты будешь иметь свою долю во всем, что принадлежит моей семье, и ты можешь нарушить закон девять раз и будешь прощен. Ты также будешь моими глазами и ушами — я назначаю тебя судьей всего моего народа. Ты поделишь людей, дав часть моей матери Оэлун-хатун, часть нам, часть нашим младшим братьям и часть нашим сыновьям. Ты запишешь все свои суждения, и, поскольку они будут согласованы со мной, никто не посмеет изменить их.
Шиги Хутух снова поклонился.
— Это большая честь для меня, но не годится мне получать долю, равную той, что получают твои братья. Вместо нее я прошу лишь вознаградить меня долей того, что ты возьмешь с городов, где живут за глиняными стенами.
Тэмуджин удивился, но согласие дал. Приемный сын Оэлун явно предвкушал великие завоевания. Если Тэмуджин возьмет города Си Ся в Китае, доля добычи Шиги Хутуха принесет ему большое богатство. Хан удовлетворил просьбу своего приемного брата, потому что она показывает, как сильно верит в него Шиги Хутух.
Хан подозвал Мунлика, который приблизился к трону со своими шестью сыновьями и, прежде чем поклониться, взглянул на Тэб-Тэнгри.
— Мунлик-эчигэ, — сказал Тэмуджин, — ты защищал меня и служил мне долгие годы. Ты спас мне жизнь, когда Нилха Сенгум строил заговор против меня и приглашал меня в свой стан. Если бы ты не отговорил меня ехать, я бы попал в самый огонь. В награду ты будешь сидеть у моего трона, а твои сыновья и все потомки будут получать от меня подарки.
Тэб-Тэнгри приосанился, когда отец усаживался на подушку у трона. Его красивое лицо, все еще безбородое, светилось торжеством. Оэлун почти поверила, что он, а не хан распределял все эти почести и что по его замыслу его отец и братья заняли более высокое место, чем кто бы то ни было.
Хан разговаривал со своими товарищами Борчу и Мухали. Каждый из них назначался командующим тумэном, причем Борчу получал под начало десять тысяч человек правого крыла армии, а Мухали — левого. Почтив Мухали царственным титулом, хан призвал Джурчедэя.
Хадаган повернулась к мужу, сощурив глаза, когда Тэмуджин заговорил о таком усердии Джурчедэя, что тот был вознагражден собственной женой хана Ибахой-беки. Джурчедэй улыбнулся, дар ему явно понравился.
Это была работа Тэб-Тэнгри. Хотя Джурчедэй и был польщен, получив красивую Ибаху, но Хадаган знала, о чем говорили слуги. Шаман наколдовал хану сон, в котором тому приказали отдать жену. Ибахе запретили бывать в орде хана, и это было предупреждением для других. Тэб-Тэнгри легко отделывался от любого мешавшего ему человека. Хадаган постаралась выкинуть эти мысли из головы. Она не повторит глупой ошибки Ибахи.
Хан продекламировал слова признательности четырем приемным братьям, отличив при этом Борогула. Тулуй был спасен, потому что Алтани, жена Борогула, защитила его от татарского воина. Угэдэй остался в живых, потому что Борогул вынес его с поля боя. Потом он отличил в своей речи вождя бааринов Усуна. Этот старик, сам шаман, старался не встречаться взглядом с Тэб-Тэнгри. Хадаган подумала, что даже он побаивается более молодого шамана.
Она выпрямилась, когда вперед вышли ее собственные отец и братья.
— Сорхан-шира, — сказал хан, — ты заботился обо мне, когда я был пленником в стане Таргутая Курултуха. Твоя дочь Хадаган спрятала меня, а твои сыновья Чимбай и Чилагун помогли мне бежать. Память об этом живет в моем сердце. Проси, чего хочешь.
Грудь Хадаган заволновалась, Тэмуджин выполнял обещание, данное давным-давно.
— Мой сын Чимбай водил твое войско против мятежных мэркитских родов, — ответил Сорхан- шира. — Я хочу лишь кочевать на их бывших землях вдоль реки Селенги.
— Кочуй и ставь станы, где хочешь, — проворчал Тэмуджин, — а твои сыновья могут являться ко мне в любое время и просить милостей по своему разумению.
Хулан смотрела на Чимбая, стараясь не расстраиваться. Подарив ее хану, отец купил мир лишь на время. Сдавшись хану, многие мэркиты восстали и отошли на последний рубеж. Муж не внял ее мольбам о пощаде, и его мечом против мэркитов стал Чимбай. Думать об этом было бессмысленно, она уже привыкла прятать такие мысли в глубинах сознания.
Хан был грозой, застигшей ее, он яростно овладевал ее телом, не затрагивая души. Он говорил о своей любви к ней и дал ей титул хатун, когда родился их сын. После рождения Кулгана она надеялась, что сможет обрести покой, что ее сын обеспечит ей положение, пока Тэмуджин не найдет новую фаворитку. Однако его страсть росла, словно бы питаясь ее равнодушием.
Сорхан-шира поклонился и попятился. Он с сыновьями будет теперь кочевать в краю ее племени. Хан кликнул Наяху. Хулан насторожилась, когда молодой человек поклонился ему. У Наяхи не могло быть сожалений. Тэмуджин назначил его тысячником за верность.
— Когда этот человек ехал ко мне со своим отцом Ширгугету и братом Алахом, — сказал Тэмуджин, — они везли моего старого врага Таргутая Курултуха. Но Наяха понял, что человек, поднявший руку на своего вождя, совершает преступление, и уговорил отца с братом отпустить Таргутая. Тогда он поступил правильно, и с тех пор не раз доказывал свою храбрость и надежность. Борчу будет командовать нашим правым крылом, Мухали — левым, а Наяха пусть станет нойоном тумэна и примет командование центром.
Карие глаза Наяхи сияли, он низко поклонился, явно обрадованный такой честью. Когда он выпрямился, его взгляд встретился с ее взглядом, и сиянье его глаз погасло. Хулан отвела взгляд. Он не может печалиться теперь, когда его верность вознаграждена так обильно. Он проявил свою преданность, подавив любовь, которую некогда испытывал.
Хан говорил о том, как он организует свою армию, и о тех, кто будет охранять его ночью и днем. Гурбесу наблюдала, как писцы кладут на бумагу его слова, как некогда они запечатлевали слова даяна.
Теперь некоторые уйгуры служили ему. И, наверное, скоро все они сдадутся ему, а торговые пути, проходящие по их земле, станут приносить хану большие богатства. Мрачность, которую она заметила в глазах хана, исчезла, когда он заговорил о том, что пошлет Субэдэя против сыновей Токтоха Беки и Джэбэ против Гучлуга. Когда он избавится от своих врагов, начнется еще одна война, великий поход против Си Ся. Хан создан для войн, он не остановится на завоеванном.
Ребенок в ее чреве шевельнулся. Наверно, она родит хану сына. Хан сохранил многое из того, что некогда было у найманов. Он не мог читать буквы, которыми записывались его слова, но понимал их пользу. Он до многого дотянется, и все же ей было непонятно, изменили ли его завоевания. Ему придется стать чем-то большим, чем просто генералом, чтобы удержать все, что он завоюет, и научиться править такими непохожими на него людьми. Она посмотрела на его сыновей. В своих шелковых халатах и других одеждах из верблюжьей шерсти они стали меньше похожи на монголов.
Хан провозгласил свою Ясу, свод законов, принятых для управления народом.
— Все люди да уверуют в Верховного Бога, который один дает жизнь и смерть, — провозглашал он. — Все должны знать, что мы обязаны всем Его могуществу, и да поклоняются Богу все по своей воле.
Гурбесу склонила голову. Она будет молиться вместе со своими христианскими священниками и в то же время присматривать, чтобы шаманы получали свое. Одетые в желтое монахи из тангутов могут тоже вращать для нее свои колеса. Все духи услышат ее молитвы, и она не пренебрежет теми, которые подвластны Тэб-Тэнгри. Ее сердце забилось часто, как бывало всегда, когда она думала о главном шамане. Инанча крепко взнуздывал своих шаманов и священников. Она надеялась, что Тэмуджин сможет сделать то
