ногу заносить на порог. Выставили к дверям караульщика, а сами вошли в башню.
Мосолов первым заглянул в пустую горницу. В полу зиял открытый слуховой люк, на столе лежал нательный крест. Мосолов побежал по лестнице на первый ярус, а за ним следом Шанежка. Вышли на ярус и оба застыли на месте.
На языке большого колокола в петле из ременной опояски висел башенный старшина Савва. На мертвом новая холщовая рубаха, расшитая узорами по подолу и вороту...
Над старым демидовским гнездом – Невьянским заводом всходило солнце и золотило восточный фасад Наклонной башни. И отражение ее тонуло в зеркальной глади пруда...
Приказчики вышли на обходную галерею. И там, далеко на дороге, ведущей из Тагила, уже клубилась пыль под колесами шести троек...
Прохор Мосолов указал Шанежке на этот далекий кортеж и чуть не кубарем скатился с лестницы...
Всходило солнце и над всем лесным и заводским Уралом.
Под его лучами в горном царстве трех Таганаев переливались золотом, кровью и синькой осенние леса.
Сгрудились великаны Южного Урала, вздыбили свои вершины три Таганая, Уренга, Косотур и Татарка. Встречают восход в цветных, пронизанных солнцем клубящихся свитках тумана!
В это утро по бестропным, глухим пространствам вдоль берега реки Ай, уже за Златоустом, шагали выпущенные Саввой из-под Наклонной башни кержаки-чеканщики, доменщик Кронид и углежог Головешка.
Это было уже не первое, а четвертое утро после того, как покинули они невьянское подземелье. Но люди все еще брели со звериной украдкой, сторонясь заводов и селений. Шли день и ночь, без сна, без отдыха, полуголодные, не рискуя даже погреться у костра. Шли с единым помыслом поскорей убраться с Урала, где звучат куранты Падающей башни, где всюду рыщут демидовские захребетники, спастись от ужаса заводской каторги в неведомую Сибирь, где, по народной молве, работному человеку можно еще вольно жить, думать и петь в таежных уремах, среди зверей, подчас более милосердных, чем люди.
В утренних осенних лесах под шуршанье опадающей листвы просыпалась жизнь, скупая здесь на птичьи голоса. Но в душе каждого путника, унесшего ноги из кощеева царства Демидовых, пели чистыми голосами и разум и сердце. В них уже зажигалась надежда и вера, что и в сибирской стороне будет светить им солнце, пусть не такое щедрое, как на родной стороне, но все же дарующее свет и тепло обездоленному, страдающему люду России.
