Расторопная Дуняша уже снимала с князя чулки. Он приподнял за подбородок ее лицо.
– А ведь и ты красоточка. Глаза, как вишенки. И откуда это Акинфий Никитич вас набирает?
– Мудреного в этом ничегошеньки нет. Разве мало на Урале пригожих? Вот он и собирает нас, как груздочки в лесу.
– Ах ты, шельма! А шустрая-то какая: перед князем не робеешь.
– Упаси бог! Нам нельзя ни перед кем робеть. Мы демидовские!
– Ишь ты. И целоваться умеешь?
– Не велика трудность.
– Ну и пичужечка! Искорка!
– А вы-то как притомились, лицом побледнели.
– Это оттого, что ужинал без меры. Укладывай-ка меня скорее в постель... И переел за ужином, и дороги страшнущие сказываются... Заснуть скорей надо. Неплохо у вас, совсем неплохо.
Дуняша начала гасить свечи.
– Все не гаси. И смотри, не уходи, пока не засну!..
Оставив непогашенной одну свечу, девушка вернулась к постели, но старик уже похрапывал с полуприкрытыми глазами.
ГЛАВА ВОСЬМАЯ
1
Осенней ночью гулял лихой ветер по старому Невьянску. Сдирал охапками листву, крутил, подкидывал ее на воздух, гонял по земле, то сгружая в кучи под заборами, то разметая врассыпную.
Забавлялся ветер и с Наклонной башней, пробовал, крепка ли привязь у ставень, завывал на разные голоса в проемах, свистел во все щели.
Воды заводского пруда бились о плотину, штурмовали ее, будто осадные стенобитные машины.
А листва, еще не облетевшая, шелестела на деревьях так внятно, что тревожный шепот доходил до Саввы даже из-за оконной слюды...
В башенной горнице огонек лампады чуть оживляет темный лик Святителя. Молится Савва, подложив на чугунный пол под колени меховую шапку. Расстегнут ворот рубахи – душно старику, чудится ему чья-то рука на горле.
Читает молитву, а у самого мысли о мирском. Нет у молитвы силы освободить Савву от угрызений нечистой совести.
Назойливой стала старческая память, не дает уйти от пережитого и содеянного. Путается в ней старинное с недавним. Нет спасения от этой ведьмы.
Ведь не отыщи он острова в лесной глухомани среди зыбунов, не сидели бы теперь люди оттуда в башенных подземельях. Сегодня там четыре покойника – все удавленные. Савва спускался под башню, спрашивал людей, зачем они четверых жизни лишили. Ни слова в ответ не услышал. Тогда башенный старшина отобрал несколько человек на допрос к Мосолову. Тагильский углежог под плетями сказал, что самолично подбил народ задушить тех четырех. Умертвили их за то, что хотели они объявить о себе правду и выйти на волю. Мосолов спросил углежога, кто душил. Тот молчал. Приказчик ударил его по лицу кулаком, а углежог, скрипнув зубами, схватил приказчика и поднял, как куль, бросил о землю, да так, что с ним больше часа отваживались. Углежог обратил на себя внимание Саввы в первый день появления в подземелье. Савва учуял в нем великую силу, он и на молитве думал о силе углежога. Неужто и его придется со всеми вместе успокоить в братской сырой могиле?..
Башенный колокол разбудил Савву на десятом ударе. Уснул прямо на полу, измученный долгой молитвой и тяжелыми мыслями. И лишь только отзвонил наверху колокол, до слуха Саввы дошло снизу густое шмелиное гудение. Это в подземелье пели заключенные. Сквозь неплотно закрытый слуховой люк Савва может разбирать не только напев, но и слова. Савва в эти дни нарочно подкладывал кирпич под крышку люка, чтобы лучше слышать голоса узников. Могучий у них нынче запев. Никогда раньше не слыхивал Савва такой вольной и грозной песни. В ней и скорбь, и боль, и гнев. Проклинают люди своих мучителей.
Поднялся Савва с полу, присел на лежанку, а песня все громче. Тесно ей под землей, рвется она на волю сквозь каменные башенные стены.
Страшно старику от песни. Уж он и крышку люка закрыл вовсе, а песня будто все слышней. Сам камень, что ли, поет с людьми?
Вслушивается башенный старшина в слова проклятия, ловит их жадно, точно это ему самому нараспев читают приговор людской... Никак старик не может усидеть на своей лежанке, то вскочит, то замечется между чугунными гробами, из которых по его приказу уже вынесли серебряные рублевики. Их снесли в подземелья под дворцом, снесли туда, где погибла Сусанна...
Так в метаниях, в нарастающем ужасе перед песней узников прошел для Саввы еще один час его бытия. Снова высоко над головой прозвучали удары колокола. Уже одиннадцать. Поют ли еще узники, или это в Саввиных ушах продолжает звучать их песня, бередя встревоженную душу? И вдруг башенный старшина вспомнил, где ему довелось слышать похожий напев и такие же примерно слова: пели эту песню взбунтовавшиеся стрельцы, его старые товарищи, когда им ломали кости на дыбах. Это она, эта песня, помогла ему тогда обрести силу и сметку для побега, избежать казни и уйти с Демидовыми на Каменный пояс. Сколько лет прошло с тех пор, и каких лет! Какими делами наполнил он эти годы, он, беглый стрелец Савва, башенный старшина Демидовых! Да, теперь от этой песни не убежишь. Не согреет она стариковскую кровь, не оживит в старческом разуме мысль о побеге вместе с узниками. Некуда теперь Савве бежать. Он – одно из звеньев злой демидовской цепи, сковавшей людей на Урале, опутавшей некогда вольный край. Все ее звенья одинаково служат делу зла: хозяин, приказчик, доменщик, углежог, кержак, каторжник. Неразрывна эта железная цепь угнетения. То звено, что людьми зовется башенным старшиной Саввой, вковано в цепь еще старым Никитой Демидовым в малой тульской кузнице.
Савва давно смирился с тем, что ему самому всего-навсего один путь на волю – могила. Никому нет хода из-под хозяйской воли. Прохор Мосолов несколько раз пробовал уйти, и что же? Все на том же месте. Сусанна убегала, и уложил ее Акинфий в каменную стену. Вот разве что только паренек с Ялупана, что ушел с пришельцем. Нет, нет, после неудачи Сусанны не может быть веры в божественный промысел, нет в мире силы, что помогла бы разорвать демидовскую цепь. Ведь и сама Сусанна была звеном в ней. Бежала от отца к сыну. Цепь натянулась – звено ушло в свою стенную лунку...
Оборвались думы старика, когда послышался стонущий звук железного била за стеной. По билу кто-то наносил нетерпеливые удары колотушкой. Потом из-за ворот кто-то закричал сторожу:
– Отпирай скорей. Нарочный я, по хозяйскому приказу. Спишь, как кот перед ненастьем.
Савва прислушивался к перебранке хозяйского посланца со сторожем. Наконец загремел железный засов. Громко фыркала лошадь. Голос нетерпеливого гонца уже под башенными стенами.
– Старшину Савву мне!
– Спит.
– Ничего, разбужу. Веди к нему.
Скорые шаги по лестнице. Из черного зева открытой двери возник перед Саввой незнакомец в дорожной одежде. Забрызган грязью. Почти мальчишеское, еще безусое, но уже жестокое лицо. Хмурый взгляд... Еще одно звено демидовской цепи...
– Старшину мне.
– Я старшина.
– Пакет хозяйский тебе.
– Откуда?
– Из Тагила. Второй – к ревдинскому хозяину. А этот – на, получай.
Достал из-за пазухи один пакет, протянул Савве. Ощупал другой, побольше, и тут же повернулся, побежал вниз по лестнице.
Вокруг Саввы внезапно сгустилась тишина. Осматривая пакет, старик медлил его вскрывать. Потом будто не своими руками он сломал сургучную печать, уже зная, что таится за нею. Развернул бумагу – ни слова, ни строки. Только один предмет лег из бумажного свертка в Саввину ладонь... Даже не целый предмет, а всего лишь половина... Капелькой крови блеснул на разрубленной половине хозяйского кольца багровый самоцветный камень – рубин...
Старшина достал из кармана вторую половину кольца. Соединил половинки. Разруба будто и не бывало.
Еще одно звено демидовской цепи воссоединилось, стало на свое место...
Савва, башенный старшина, усмехнулся собственным помыслам. Потом сказал полным голосом:
– Не смогу я живой покорить в себе худую хозяйскую волю...
2
С получения хозяйского пакета пошли вторые сутки.
Савва недавно воротился в свою горницу с верхнего яруса башни. Смотрел закат молодого месяца. Думал про десятерых узников, кого прошлой ночью вывел из-под башни за ворота. Зачем он это сделал вчера? По какому выбору? Просто узнал по голосам и отпустил тех, кто пел громче и злее: отпустил восьмерых кержаков-чеканщиков. Лучшие мастера своего дела. А старого Кронида просто пожалел, отпустил, чтобы сыскал своего спасенного с Ялупана внука и чтобы была у того на русской земле дедова могила. Еще отпустил углежога Головешку... Вывел всех освобожденных за стену, велел шагать к лесу быстрее, а там держать на восход, в Сибирскую сторону. Расстались в темноте, никто и слова благодарного не произнес: не опомнились еще люди, да и не ради доброго слова выпустил их Савва. Пусть несут по земле песню про демидовскую цепь...
Старик и сегодня собирался еще раз спуститься в подземелье, еще раз глянуть на обреченных. Может, и еще чьи-нибудь глаза оставить непогашенными? Может, еще певцы надежные выищутся?
Освещена лампадкой Саввина горница. Тесной кажется она со вчерашнего дня. Все мерещится старику, будто потолок снижается.
Опять шаги снизу. Кому бы это? А, Прохор Мосолов.
– Не спишь, старче?
– Пора суматошная.
Савва указал Мосолову на лавку около дверей.
– Усаживайся. С чем пожаловал?
– Позавчерась ночью оборотень весточку получил. От Акинфия Никитича.
– Слыхал. Ломился кто-то в ворота.
– Едет к нам с розыском князь Вяземский.
– Скатертью дорога, буераком путь.
– В Тагиле
