захребетники поймали его года два назад вместе с малолетним внуком. Даже на Ялупанов остров их пригнали вдвоем. Сейчас мальчик лежал на постланном зипуне, положив на дедушкины колени русоволосую голову, повязанную кровавой тряпицей. Утром у паренька подручные Шанежки дознавали про деда: думали, не выдержит дед, сдастся и откроется, чтобы спасти внука от порки, но старик молчал, только слезы точил.
Избитый паренек у костра все еще стонал от боли. Старик жесткой рукой неумело гладил обросшую длинными кудрями голову мальчика.
Огонь в костре поддерживал мужик богатырского облика. Он сидел прямо на земле, по-татарски поджав ноги. В демидовских вотчинах дали ему прозвище Головешка – был он углежог из-под Тагила. На бугорке чуть в стороне лежали еще четверо, укрываясь от гнуса холстиной дыма. Эти четверо давно завели протяжную песню про людскую долю и бесталанную жизнь.
Издалека в топях слышался рев сохатого, загнанного в трясину зверем. Лось давно ревел, но уже все тише и тише. Наконец рев совсем прекратился. Кронид сказал сокрушенно:
– Вот и зверя задушила топь!
Никто не обратил внимания на эти слова. Кое- где подавали голоса совы. Мальчик глянул на небо и заплакал. Кронид спросил ласково:
– Чего, родимый? Аль сон какой привиделся?
– Утра боюсь. Солнышка боюсь. Опять лупить станут.
– Ну нет, Петенька, боле не тронут. И так чуть душу живу, окаянные, не выхлестали.
В беседу деда с внуком вмешался углежог, протянул мальчику хлебную корку. Тот покачал кудрявой головой:
– Пить хочу, дяденька.
– Сейчас. Родничок тут под боком.
Мальчик приподнялся, отпил ледяной воды из оловянной кружки.
– Сохатый-то пошто смолк, дедушка?
– Засосало его в топи.
– Значит, не вызволил его господь?
– Из такого клятого места и господу нелегко живую тварь вызволить.
Из-за вывороченных корней показалась голова рыжебородого мужика в драной шапке.
– Ох и ласковый у вас огонек! Как тебе, Петюшка, можется? Дивился я утрось, как ты плети переносил. Сдюжил!
Мужик подошел к костру, огляделся воспаленным взглядом, снял шапку, стал объяснять, зачем явился к чужому костру:
– К нашей стороне гарь наносит. Душит меня кашлем хуже дыма и глаза до слез грызет. Земля в трясине горит. Оттого дух непереносимый.
Кронид кивнул.
– Торфяники горят. Сухота ноне. Слава богу, леса притухли, однако земляной огонь страшнее. Сам-то чей? Как величать?
– Макарычем зовут. С Чусовой пригнали. Люди сказывали, седни приказчику осьмнадцать душ открылось.
Углежог перебил презрительно:
– То слабожильные.
– Утром и я, кажись, откроюсь. Мочи нет боле.
– Да ты что? – удивленно спросил Кронид. – Дуреешь?
Как бы оправдываясь, Макарыч добавил со вздохом:
– Шесть разиков под плетями лежал. Хватит!
– Гляди-кось, шесть приступов вытерпел, а теперь открыться решил?
Углежог обозленно плюнул.
– Открывайся, дырявая душа! Небось Демидов к прежнему барину на руках тебя отнесет. Здеся как Сидорову козу драли, а там за убег еще почище отмолотят. Хлипкой народ пошел.
– Обещают не отсылать. А здеся под плетями все одно смерть.
– Ты мне лучше, браток, скажи, с чего это Демидову наши сознания понадобились?
– Блажит на старости. Подыхать ему скоро, вот и решил в поминальник наши имена записать.
Из четверки лежавших на пригорке поднялся молодой парень, перепачканный копотью и сажей, без рубахи, с грудью, исцарапанной до крови, и сказал:
– Другая тому причина. Розыск царица супротив невьянского хозяина подняла. Наши бары ее на это науськали. Захотелось им за нас деньги получить.
– С Демидова-то? Скажешь тоже!
– Истинную правду говорю.
– От кого дознался?
– У нас в Шайтанке весь народ про то знает.
– Коли так, почему не откроешься?
– Потому, не дурак. Не желаю, чтобы барину за меня еще деньги заплатили.
– Не мути нас присказками. Коли ведомо тебе такое – помалкивай в тряпицу. А то услышит кто из катов, всех нас за тебя закопают раньше Еремени, – забеспокоился Макарыч.
– Трус ты! В самый раз тебе только признаваться да и товарищей заодно выдать.
– На такое не шел и не пойду. Пошто обидное слово молвил?
– Все одно трус. Мне на все плевать. Я и самому Демидову скажу, что ему от розыска все одно не уйти.
– Погодите! Слушайте, братаны, в топи кто-то кашлянул!
– Блазнится тебе, Кронид.
Но все ясно услышали, как в тишине зловещих зыбунов кто-то кашлял.
– Живая душа ходит! – прошептал углежог. – Кому бы это по трясине шастать? Блазнится всем нам.
Кашель повторился ближе. Людей у костра охватила оторопь, когда зашевелились ветки ближних кустов. Из тумана вышел человек. Озираясь, приблизился к костру.
– Мир вам, люди добрые. Стало быть, у теплинки греетесь? Давненько я из лесу ваш огонек приметил. Невдомек было, кто в глухомани эдакой его палит. Хотел сторонкой обойти, да еле ноги вызволил. Болота тут.
– А ты, человече, хоть знаешь, где шел и куда пришел? – спросил пришельца пораженный углежог.
– Как не знать! Лесами и болотами шел.
– По трясине ты пришел, где ни зверю, ни человеку пути нет.
– Свят, свят, свят! Чего ты сказал: по трясине? Что-то не видал ее. Все время лесом шел. Он на трясине не растет.
– Топями, говорят тебе, ты пришел.
– Шуткуешь? Да разве по топям пройдешь?
– Значит, пройдешь, коли до нас добрался!
– Будет пугать-то! Лучше сказывайте, мужики, чего тут робите?
– Демидовские мы. На дознатие согнаны. Плети по нашим хребтам пробуют.
– Чудеса! Вас плетями хлещут, а вы сидите? Чать, цепей на вас нет. Пошто не убегаете?
– Куда по трясинам убежишь? Нас сюда по тропке пригнали с повязанными очами. Вот и сидим.
Пришелец недоверчиво огляделся, зябко тер руки.
– От ваших сказов в холодок кинуло. Дозвольте обогреться.
– Что ж, погрейся.
Пришелец сел, протянул руки к огню. Теперь люди хорошенько разглядели его. Ростом низенький. Лицо в морщинках. В хилой бородке все волоски можно пересчитать. Треух надвинут по самые брови. Подол рыжего зипуна весь в бахроме. Только глаза лучистые и живые. Поблескивают там искорки душевной доброты, и не боятся они того, что видят перед собой.
– Откелева шествуешь? – спросил углежог.
– Про то покамест толковать рановато. У всякого здешнего дорожка издалека.
– И то. Знамо дело, издалека, коли на Ялупан лесами по доброй воле пришел и душу живу сберег! – В тоне углежога звучала насмешка. Видимо, он заподозрил какую-то хозяйскую хитрость, может, новый прием допроса...
Но пришелец подскочил как ужаленный.
– Стало быть, я на Ялупан вышел?
– Знамо дело.
– Спаси господи! Говорили мне про него! Худое сказывали!
Взгляды всех становились все менее дружелюбными. Углежог прямо спросил пришельца:
– Ты лучше, тухлая душа в лаптях, сказывай, зачем сюда притопал. По тайной тропе, паскуда, шел? Подлость в тебе небось приказчикова?
– Какого приказчика?
– Демидовского. Шанежкой кличут.
– Не слыхивал про такого.
– Не слыхивал, старый мухомор? Небось сам приказчик тебя и подослал к нам, чтобы ты чудотворцем прикинулся да правду про нас выпытал. Смотри, пришибем тебя, Иуду, так и греха на душе не будет!
Пришелец боязливо попятился.
– Экий ты злой! Грех какой на человека возвел. На Катерининск путь держу. Дороги не знаю, вот и иду прямиком.
– Будет завирать! Сказывают тебе, что по трясинам нет пути для человека. Стало быть, ты подлюга хозяйская. – Углежог схватил пришельца за ворот. – Сказывай, кто подослал? Душу одним разом вытрясу.
Пришелец с силой отшиб руку углежога.
– Ты это брось! Не гляди, что с виду лядащий. От сохи в моих руках силенка есть. Не балуй!
– Не трожь человека, – сурово сказал углежогу Кронид.
Пришелец вновь подсел к костру.
– Вот она, нонешняя жизнь человечья. Все друг на друга зубы скалим. Бары нас за ворот хватают, а от тех и свояки не отстают. Злобимся, ибо правды на земле отыскать не можем. Бог ее от нас далеко сокрыл. Ему господа пудовые свечи теплят, может, потому он наших копеечных и не примечает. Нет для нас правды на земле, утопла в синем окияне- море. Паренек-то небось внучонком тебе приходится?
– Угадал.
– Эк как его окровянили! Небось того же приказчика работа?
– Угадал.
– А отчего малец-то здеся? На что он приказчику надобен?
– Со мной пришел.
– Ишь ты! Не отпустил деда на муки одного? Ты, стало быть, тяжесть спора с хозяином и на его плечи наклал? На пытку пошел и парнишку прихватил?
– Жили вместях и помрем такоже.
– А пошто мальцу помирать? Он, поди, еще и в лаптях по земле не хаживал. Ты его лучше отпусти.
– Куда?
– На вольную волюшку.
– Да понимай, человек, что отселева нельзя уйти, коли хозяева не отпустят. Тебя поутру самого начнут плетями выпытывать, как сюда объявился.
– Пустое плетешь. До утра и след мой простынет. Сейчас он на росе знаток, а взойдет солнышко – и не станет памяти о моей гостьбе у вас.
– Да как же ты пойдешь трясинами?
– Да так и пойду, как шел, только в другую сторону. – Кронид в испуге перекрестился. – Зря крестишься! Нечистая сила мне не помогает. Только сам рассуди: уж ежели топи сюда допустили, значит, и отсюда путь не заказан.
– И вправду перед утром уйдешь?
– Обязательно. Передохну малость и опять в путь-дороженьку.
Пришелец зевнул и быстрым
