сознался, от какого помещика убежал. Выходило, на заводы к Демидову они упали с небес, а это весьма кстати для злонамеренного следователя.
Акинфий не сомневался, что розыск начнется в Невьянске. Где добычлевее всего поиск, как не в старой кладовке, где больше всего позабыто уличающего хлама? Видимо, известно в столице и про Наклонную башню, и про ее подземелья, излаженные якобы для хранения медной руды. Следователи непременно пожелают посетить их.
Вот когда Акинфий радовался, что при стройке башни сумел заглянуть вперед, соединив пруд с подземельями. Пустить воду, коли придет крайность. Она все зальет: тех, кто замурован в стенах навечно, и тех, кто погребен в башне заживо, чтобы чеканить рубли. Конечно, заливать их водой жаль. Трудновато ему обойтись без собственных рублевиков, но ради спасения демидовской чести нельзя останавливаться и перед затоплением башенных подземелий.
Придумывая, как оттянуть розыск, Акинфий вздыхал. Перед следователями дороги канавами, увы, не перекопаешь. Рано или поздно посланцы Сената доедут до Урала. С Бироном же, мало того, что на подачках разоришься, еще и дело иметь ненадежно: обманет! Взвесив все, Акинфий решил розыску препятствий не чинить, а все старые беззакония успеть в земле схоронить и в воду погрузить...
Шестой раз демидовское небо заволакивают тучи грозящего следствия. Пять гроз, отшумев над заводчиками, пролились пустяшными дождями. Но это было при Петре. Он ценил заводчиков и знал, что во всем государстве только он и не запускал лапу прямо в казну. Ныне сенатская гроза собиралась не на шутку. Целый год сгущались тучи, гремел отдаленный гром, и поток обещал смыть род Демидовых с Урала, если не устоит на ногах Акинфий Никитич.
4
Оставив Прокопия в Тагиле управлять делами, Акинфий побывал у брата, а из Ревды поехал в Невьянск.
Тройка бежала под луной по знакомым лесным дорогам. На горизонте все еще полыхали отсветы пожаров, запах гари ощущался сквозь смолистый хвойный дух ночного леса.
Уставший от споров с больным братом, Акинфий уснул, хотя любил лесные дороги, когда ночью все знакомое меняется до неузнаваемости.
Разбудил его собачий лай на околице Невьянска. Удивился было молчанию бубенцов, но сразу вспомнил, что сам велел подвязать. Сейчас не до звона!..
Занималось утро. Грозной и мрачной показалась ему Наклонная башня среди темных туч. Колокол и куранты как раз отметили пятый утренний час.
Невьянск уже пробудился. Рабочие, узнавая хозяина, на ходу снимали шапки. Когда тройка остановилась у въездных ворот и сторож как угорелый кинулся к билу, чтобы поднять на ноги все селение, Акинфий остановил его окриком:
– Не смей!
У себя во дворе Акинфий, разминая затекшие ноги, прошел мимо избы Шанежки. Как пусто! Бродили по двору одни куры да голуби. Но в стойлах по-прежнему фыркали кони, а в хлевах пересмеивались доярки.
У черного входа Акинфий столкнулся со старшим кучером Михаилом. При виде хозяина тот утерял дар речи.
Темным коридорчиком, с запахом прокисшего, Акинфий дошел до людской трапезной, разобрал за дверью голос стряпухи Дементьевны. Она бранила конюхов за обжорство:
– Разленились без настоящего дела, бока отлежали, а по целому котлу уминаете. Больше не дам, проваливайте!
Узнав хозяина, все повскакали из-за стола, а Дементьевна запричитала.
– Живы, бездельники?
– Твоими заботами, батюшка!
Дементьевна кинулась было по соседству будить старого Самойлыча.
– Не тронь старика. Шанежку ко мне.
Акинфий пал на Невьянск как снег на голову. В первый же день побывал на Ялупан-острове, сам повидал согнанных туда наиболее упрямых «молчальников», Шанежку разносил беспощадно. Обнаружил на заводе большие неполадки. Убедился, что дела в его отсутствие велись спустя рукава. От хозяйского разноса приказчик покрылся холодным потом.
Поздним вечером в портретном зале, уже при свечах, Акинфий наставлял приказчика Шанежку. Камердинера Самойлыча он послал в башню за Саввой.
Хозяин мерил зал шагами, заложив руки за спину. Приказчик был белее бумаги, стоя переминался с ноги на ногу. Слишком хорошо он знал, что сулит ему сухость в хозяйском голосе.
– Конюхом тебе быть, а не делами управлять. Мараешь славу старого завода.
– С народом туго приходится. Озверел он. Зубатят в ответ.
– Зубатят? Плетей, что ли, у тебя нехватка? Свою вину на чужие плечи перекидываешь? Хитер, рыжая лиса! Слуги жалуются, что ты, морда наглая, девок во дворец водишь. Ноги чтобы твоей больше во дворце не было. Слышишь?
– Слушаюсь.
– Теперь твердо запоминай, что прикажу. Поутру сам возьмись за дознание на Ялупане. Тамошний смотритель больно жалостлив. Каленым железом молчальников жги, а правду узнай, откуда кто ко мне явился. Сколько сейчас всего на Ялупане?
– Не боле четырех сотен.
– Тех, кто не признается, держи на Ялупане, покуда мой гонец из столицы сюда не прискачет. Получишь от меня знак через брата Никиту – всех упрямцев под башню в казематы сведешь. Тогда на Ялупане годовые избы попали, отсидные ямы засыпь.
– Все исполню. А с теми, кого под башню, что прикажешь?
– А это уж не твоя забота. Там Саввино слово закон. Скоро брат сюда из Ревды наедет с Мосоловым. С Прохором не задирайся, он старше тебя по службе.
– Распорядку его чиниться?
– Смотря в чем. Слушай, о чем скажет, а ладь как сподручнее. Только одному Савве во всем чинись. Его больше брата слушайся.
– С серебром как велишь, кое там в коробах и в гробах?
– И о том Савва позаботится. Сторожам у всех ворот вели ворон ртами не ловить. Чтобы о всяком чужом человеке доносили тебе незамедлительно: судьбу Невьянска тебе вручаю. На заводе о столичном розыске никому ни слова. Оплошаешь – сам себе могилу рой. Понял меня?
– Как не понять!
– Тройку мою после полуночи тихонько подашь. Как уеду – ходи по заводу с веселой рожей, никакой тревоги сам не выдавай и в людях не разводи.
Опираясь на черемуховую трость, на пороге зала появился Савва. Он будто уменьшился ростом и глухо кашлял.
– Мир честной беседе! Наведаться к себе повелел, хозяин?
– Здорово, староста башенный! Ступай, Шанежка.
Старик проводил приказчика насмешливым взглядом.
– Видать, хозяин, насыпал ты ему соли на все места. Совсем притих. А ведь от спеси да от водки вовсе раздулся, башку потерял.
Савва с удовольствием осматривал зал, будто никогда не видел.
– Знатное место! Только всякое слово здесь будто громом отдается. Ежели беседовать позвал, пойдем лучше в отцов покой. Не по себе становится при эдаком богатстве. И глядеть-то на такое отвык.
Демидов взял канделябр.
– И то. Идем к отцу, дед Савва.
Когда вошли в покой Демидова-отца, Савва осенил себя крестным знамением.
– Садись.
– Постою. Ноги держат.
– Неможется тебе, старик.
– Весь поскрипываю, как немазаная телега. Тяжко стало, как леса кругом огнем взялись. Жалко их. Спать не могу. Никогда раньше так не горели.
Савва разговаривал стоя и не сводил глаз с портрета царя Петра.
– А я ведь помню, как сей царский лик сюда привезли. Непогода была страшнущая. Офицерик его привез. С виду молоденький, а уж важен, куда тебе... Пошто неожиданно прикатил? Неужли опять на тебя, что на медведя, ловчих спустили?
– Розыск против меня в Сенате надумали.
– Так что же из того? Впервой, что ли? Плюнь ты на этих ловчих, Акинфий Никитич. Бывали у нас царские следователи. Отъедались на даровых харчах. Иные в баньках париться любили, другие с девушками пошаливали да и отъезжали в обрат с подарочками. И вся гоньба.
– На сей раз, Савва, гоньба построже и охотник покрупнее.
– Да какой там охотник! У нас на все свой сказ есть, чтобы ответ держать. Аль позабыл, как покойный родитель твой говаривал: «Де на наших, мол, демидовских шашнях комар носика не подточит»? Видать, не я один старею. И к тебе она, знать, подобралась, старость тревожная. Тоже велит, как и мне, обо всем думать да беспокоиться. Ты тоже от того притомился.
– Дело к тебе у меня нынче немалое. Прошу тебя, сядь тут рядом и давай-ка вместе это дело обмозгуем.
– Постою. Это ты при царях и царицах сидеть за картами приобык. А я и перед нарисованным не сяду. Не неволь. Сказывай свое дело. Послушаю я, а ежели надобно, и запомню.
– Вернее тебя, Савва, у меня человека нет.
– В том сумления не имей.
– Беглых людей хозяева на меня царице нажаловались. К ответу требуют за всех пойманных.
– Ишь ты! А царица писала такой закон, по которому нельзя шатучих да кержаков ловить? Ежели бы не ловили, кто царю Петру пушки бы лил? Зря ябедничают. По-доброму с тобой куда сподручнее. Они бы лучше попросили на бедность серебришка, чем ябедничать, вроде ребятишек малых.
– С розыском важный князь прибудет.
– Да пускай его. Толк один. Князь! Чать, разум-то у него один в голове, второго про запас не носит. А с одним разумом, хотя и раскняжеским, неужто Демидов не поспорит? Для Уралу и сам ты – князь, да еще и набольший.
– Шутишь все, старик. Уж какой я князь: в холщовой зыбке мать укачивала.
– Что-то, хозяин, ты нынче по-чудному речь ведешь. Ты пояснее мне растолкуй, чего надобно для тебя изладить. Какие, скажем, канавы нарыть, чтобы у княжеского возка оси переломились. Что от розыска ты над собой не убережешься – про то я давно чую. Больно разошелся и рубликами, как овсом, раскидываться стал. Это к добру не ведет. Позабыл про людскую
