черные тучи смоляного дыма, сыпалась из этих страшных туч пушистая сажа, копоть стояла в воздухе.
Акинфий Демидов много раз в день поднимался на крышу дворца посмотреть на ближние пожары. Загоняя лошадей, скакали к нему со всех концов гонцы от приказчиков с одинаковой вестью: дескать, лесной огонь силы не теряет. Обычные лесные пожары для Акинфия не диковина. Перевидал множество, не раз загорался даже Невьянск. Но в это лето шалый огонь пугал даже Акинфия. Казалось ему, что стихия, как бы опережая его, хотела скорее выжечь следы демидовского прошлого.
Акинфий страдал бессонницей. Бродил по покоям дворца, погруженный в раздумья. Те, о ком он столь откровенно беседовал с генералом Татищевым, поместные дворяне, уже начали травлю. Сыпались тайные донесения из столицы. Он уже знал, кто из крупных дворян особенно ретиво старался действовать против него. Ему стало известно, что к помещикам присоединились некоторые иноземцы, мечтавшие нажиться на этой войне русских против русских. Столичные сановники мечтали повалить Демидова и растащить его богатства, а знать мелкопоместная, обедневшая молила императрицу учинить против Демидова строгий розыск, рассчитывая поживиться хоть крохами от демидовского имущества, когда вина хозяев будет установлена и начнется жестокая расплата с ним.
С каждым днем вести из столицы становились все безрадостнее. Акинфий не терялся перед ними. Его разум от страха светлел. Он уже отослал верных людей к обиженным помещикам, причем кое-кто, уже получив деньги за угнанных людей, просил теперь за молчание новые подачки. Немало было и таких, которые, не моргая, заламывали за своих дворовых непомерные деньги. Демидовское серебро со звоном ссыпалось в помещичьи карманы чуть не по всей России. И тянулись за ним все новые жадые руки.
В уральских вотчинах приказчики тщетно выпытывали у наловленных «шатучих» правду о прежнем местожительстве. Беглецы упорно молчали, их пытали, но и под пытками большинство не развязывало языков. В заводских конторах задним числом составляли купчие крепости и скрипом перьев заметали следы охоты на людей.
Русский народ крепок молчать. Самых упорных сотнями сгоняли на Ялупанов остров, а на нем сызнова пытали, выколачивая признание: чей, мол, будешь?
Столичные друзья Акинфия умело препятствовали началу розыска, за что тоже требовали платы. Денег просили даже те, у кого и своих было более чем достаточно.
Из донесений приказчиков Акинфий знал, что больше всего краденых, тяглых и беглых принято на заводах брата Никиты.
Тот на допросах забивал людей насмерть, но по своей жадности не подчинялся приказу Акинфия насчет оплаты за них подушных.
На просьбы Акинфия о заступничестве герцог Бирон осторожно отмалчивался, хотя пересылаемое серебро и подарки принимал без отказа. Атмосфера вокруг Акинфия накалялась, веяла бедой, как ветер с уральского лесного пожара.
2
В последний день июля над Тагилом пролился спасительный грозовой ливень. Под громы и молнии он лил больше часа. Ревущие потоки воды неслись с предгорий в реку и пруд. Ливень сшибал высушенную зноем листву.
Гроза притушила пожар за Высокой. Под вечер Тагил окутался дымом, похожим на туман, и всякий человек на заводе вздыхал облегченно, понимая, что дым означает: лесной пожар залит!
В сумерки Акинфий и Анфиса вдвоем пили чай на балконе. К подъезду подкатила дорожная тройка, из мокрого экипажа выскочил забрызганный грязью Прокопий Демидов. Перескакивая через лужи, он вбежал в дом.
Бросив оторопевшему слуге плащ и шляпу, оставляя мокрые следы на паркете, Прокопий вбежал на второй этаж и прямо направился к балкону.
Анфиса, не знавшая в лицо Демидова-сына, сурово нахмурилась, встречая незваного гостя:
– Куда вы? Извольте подождать!
Но Акинфий уже обнимал сына. Догадливая Анфиса поклонилась и тут же незаметно стушевалась. Отец и сын остались одни.
– Кто эта дама? – спросил Прокопий отца.
– Домоправительница моя... Простая кержачка, голоса не поднимет, а челядь у нее по струнке ходит... Чем встревожен, сынок?
– Леса твои горят, отец. Верст двадцать сейчас по кромке пожара ехал.
– Горят, сынок, сколько ни тушим. И просеки рубили, и канавами окапывали, а все горят. Экая засуха, не приведи бог! Да вот нынче первый хороший дождь. Пожар за Высокой притих. Дымом весь завод заволокло. Такой дым молочный хорошее знамение. С чего вдруг прилетел нежданно-негаданно?
– Как понимаешь, неспроста.
– Началось, стало быть? Уж не томи. Рассказывай.
– Бирон велит тебе немедля в Петербург прибыть. Помещики целыми губерниями на нас жалобы в Сенат подают. Пока эти жалобы еще в руках герцога, но принимает жалобщиков весьма ласково.
– Боюсь, что в Петербург мне сейчас ехать не время. Весь Урал в пожарах. Пока только леса полыхают. Как бы... в народ искра не перекинулась.
– Неужели может?
– Вот именно! Ты, сынок, догадлив. Лесной пожар дождем зальет, а уж бунт народный не погаснет, пока все не испепелит. Так зачем же я столь срочно герцогу понадобился? Там и без меня все ясно.
– Брат Бироиа намекнул мне, что помещики розыска требуют, а чтобы не допустить сего розыска на Урале, герцог с тебя спросит.
– Сколько же?
– Вот и хочет сам тебе при свидании сказать.
– Как здоровье Ее Величества?
– Государыня больна.
– Знает про жалобы?
– Знает. Но решения еще не утвердила.
– Ждет совета.
– На наше счастье, батюшка, в Сенате несогласие. Не выберут, кого послать на Урал с розыском против нас. Можно полагать, что князь Вяземский приедет...
Акинфий гневно стукнул по столу.
– В Петербург, видимо, ехать мне придется. Но Бирону, коли розыск назначен, ни рубля больше давать не хочу. Хватит! Спасибо, что сам эти вести привез. Радостно мне, что тревожишься за судьбу отца. Ступай теперь от дорожной грязи отмываться, так она тебя разукрасила, что и признаешь не сразу. Страху не поддавайся. Понятно, шум в столице поднят, но разве это впервые? Говоришь, могут князя Вяземского прислать? Это было бы неплохо. Жирен, медлителен, спать горазд, значит, поедет не спеша. На подачки охотен не хуже Бирона, а берет куда меньше. Мягкую рухлядь любит, а ее у меня в Невьянске припасено... на три розыска, не то что на один... Ну, ступай, ступай, а то даже Анфиса в тебе не сразу хозяина угадала...
3
Горели уральские леса.
У одной грозы, пролившейся над Тагилом, не хватило воды порушить огонь в целом крае. Не хватило у матери- природы туч укрыть ими все уральское небо.
Акинфий за ночь продумывал, что ему делать в ожидании событий, предсказанных сыном. Решение ехать в столицу в нем окончательно укрепилось, но предварительно Акинфий надумал побывать в Невьянске и Ревде.
Невьянск – уральский детинец демидовского могущества. Там – корни, уходящие в глубь темного прошлого. Именно в Невьянске тридцать семь лет назад Акинфий стал получать свои законные и незаконные барыши не только с отлитых пудов железа...
Хватило у отца и сына Демидовых ума и жестокости, чтобы проложить нелегкие дороги от тульской кузницы к дворянскому званию и легендарному богатству. Теперь должно хватить тех же качеств у одного Акинфия, когда придется отчитываться в том, как прокладывались эти дороги и откуда у заводчика набралась та людская сила, что поставила заводы и вырыла шахты.
Кому-кому, а уж Акинфию-то известен подлинник запутанной и много раз переправленной для потомства летописи демидовского рода. Писалась она с большим привиром, а творилась как раз на старом заводе в Невьянске. Откуда бы и взяться сверхприбылям, если бы подати и налоги платить по закону в казну, поступать праведно и строго блюсти государственные порядки? Кто нажил на Руси каменные палаты праведным путем? А палаты у Демидова под стать петербургским.
Тридцать семь лет никто не смел Акинфия спросить, откуда что взялось, а теперь нашлись готовые пошарить по демидовским карманам. По законным записям отпущено ему при землях и заводах двадцать шесть тысяч людских душ, а начни сейчас пересчитывать людей в его вотчинах – наберется их не меньше сорока тысяч. Откуда лишние люди? Кому уж за пятьдесят перевалило? Чей народ? В точной памяти Акинфия не стерлись заметки чуть что не о каждом, но память – не подушная книга, ее следователю не дано перелистывать... Вот тот обрадовался бы! Ибо в памяти сохранены все беззакония...
Не одна тысяча людей наловлена. Как зверей в капканы, ловили «шатучих» и староверов в лесах. Теряли счет угнанным от помещиков. Немало каторжан набежало добровольно. Сами Демидовы не знали, откуда раскольники, ибо не открывали они родных мест, решив забыть их на Каменном поясе. Обо всем этом молчит писаная летопись.
Но следователи из столицы пожелают доискаться о каждом чужом у Акинфия. Куда девать этих «чужих» от розыска? Люди не камни, в заводские пруды для сохранности не спустишь. И если розыск найдет и откроет всех, тогда не хватит у Акинфия серебра откупиться перед законом. И в леса «чужих» не упрячешь – разбегутся куда глаза глядят, потому что за Уралом и Сибирь есть.
Напасть неизбежного розыска Акинфий предвидел давно и готовился к тому исподволь. Не за одну тысячу людей, некогда наловленных, задним числом вносили какую-то плату законным хозяевам, которые с грехом пополам соглашались взять хоть шерсти клок с «паршивой овцы»... В самом деле, лучше получить за беглого хоть что-то, чем пускаться в разорительную тяжбу с богачом. Но оставались и еще тысячи «чужих», которые еще ничем не выкуплены. Оставались такие, кто до конца не
