Пиры по случаю прибытия в Багдад белого слона длились при дворе халифа Аль-Мансура три дня подряд. В первый день в Золотом дворце, который также назывался дворцом Всего Сущего, был дан пир в честь самого слона и великого государя, к которому слон прибыл. На второй день в Синем дворце Изображений был дан пир в честь самого государя и белого слона, который к нему прибыл. На третий день в Серебряном дворце Отражений был дан пир в честь купца Бенони бен-Гаада, раздобывшего для халифа Аль-Мансура замечательное животное. И каких только дивных яств не подавали на этих обильнейших трапезах! Наутро после первого пира особенно вспоминались шаурма по-багдадски из отменной ягнятины, лахмех из запеченных на углях куриных грудок и кебаб из антилопы. Наутро после второго пира все целовали кончики пальцев, поминая вчерашний масгуф – тигрского сазана, жаренного на открытом огне в распластанном виде. И, поскольку к третьему пиру гости успели достаточно пресытиться, поварам пришлось расстараться, дабы угодить им. На сей раз всех привело в восхищение то, с каким искусством приготовлена варайнаб-ябра из говядины и хорасанского риса, запеченных вкупе с головками чеснока в виноградных листьях и поданных под волшебным молочно-лимонным соусом.
Аль-Мансур строго соблюдал правила шариата, и никакого хаира на этих пирах и в помине не было.
Хотя, если кто совсем изнемогал, мог удовлетворить потребность в вине или гашише, уединившись в нарочно для этого отведенных комнатах. Зато прекраснейших гурий, готовых в любой миг усладить зрение, слух, обоняние и осязание любого гостя, было хоть отбавляй.
Купец Бенони и его спутники на первом пиру сидели в некотором отдалении от халифа. Во дворце Изображений их посадили гораздо ближе, а во дворце Отражений они уже восседали на почетном месте в непосредственной близости к блистательному Аль-Мансуру, и халиф время от времени поворачивался к ним, дабы продолжить беседу. Он тщательно выспрашивал у них обо всех подробностях путешествия и долго смеялся над тем, как хитроумно были обведены вокруг пальца араканский государь и его приближенные. Наконец настала вожделенная для Бенони минута, когда халиф вспомнил о главном.
– Да! – вскинул он свои красивые черные брови. – А чего же ты хочешь, многоумный купец, в награду за свои подвиги и за это белое чудо, коим ты нас так порадовал?
Бенони бен-Гаад в свою очередь вскинул рыжие брови и с достоинством ответил:
– Осмелюсь напомнить солнцеподобнейшему повелителю Вселенной, что, объявляя о желании видеть при своем дворе белого слона, великий Абуль-Махди Аль-Мансур ибн Абуль Аббас дал слово, что тому, кто приведет в Багдад желаемое животное, он отдаст в жены одну из своих племянниц, присвоив счастливцу соответствующее положение в обществе и хорошее приданое.
– Ах вот как? – откликнулся Аль-Мансур, будто и впрямь полностью забыл о своем обещании. – Визирь Яхья! Я вправду обещал нечто подобное?
– Сущая правда, государь, – отвечал любимый визирь халифа.
– Так-так, – задумался халиф. – А какие из моих племянниц теперь свободны и вполне созрели для замужества?
– Их несколько, о светлейший хранитель света, – напомнил визирь. – Пятнадцатилетняя Шукрия, четырнадцатилетние Джума и Шихаб, двенадцатилетняя Джамила, и еще одна Джума, которой еще только десять лет, но весьма раннее развитие уже устремляет ее к браку.
– Ты слышишь, купец, – улыбнулся халиф болезненною улыбкой, – твое желание вполне может быть исполнено.
– Прямо сейчас?
– Если пожелаешь, то прямо сейчас. Отчего бы и нет?
– В таком случае, нельзя ли посмотреть на указанных визирем девушек и выбрать любую из них?
– Можно и посмотреть, – морщась от внезапно проснувшейся боли, ответил Аль-Мансур.
– Яхья! – Халиф щелкнул пальцами.
Не прошло и получаса, как девиц обрядили и доставили в пиршественный зал Серебряного дворца. Их усадили напротив Бенони, Ицхака и Рефоэла и заставили по очереди спеть что-нибудь, дабы гости могли оценить не только их внешние, но и внутренние дарования. Бенони внимательнейшим образом разглядел каждую. Две были откровенно некрасивы. Одна – хорошенькая, но в глазах – явно неизбывная глупинка. Зато две были очень хороши по всему.
Светловолосая и синеглазая Шукрия обладала царственной осанкой, чувственный рот и мягкие руки сулили бездну наслаждений, во взгляде сквозил ум, а в голосе – покорность. Десятилетняя Джума и впрямь выглядела вполне созревшей, и от всего ее существа исходил неизъяснимый аромат женственной сладости. Когда она, последняя в свою очередь, спела песню, Бенони наклонился слегка к Ицхаку и спросил:
– Ну, сынок, какую из них ты бы выбрал себе в жены?
Ицхак удивленно посмотрел на отца. Халиф еще более удивленно уставился на еврея:
– Разве ты подбираешь невесту не для себя, а для своего мальчика?
– У меня уже есть жена, – ответил Бенони, – и другую мне не надо.
– Отчего же? – недоумевал Аль-Мансур, – Разве у твоего прародителя Йакуба была только одна жена? Разве не имел он детей от наложниц[59]?
– Имел, но не в том дело.
– А в чем же?
– Просто я хочу, чтобы с твоим домом породнился именно мой сын Ицхак. Покуда мы ходили за слоном, мальчик достаточно вырос и возмужал.
– Ну что ж, пускай твой сын выбирает.
– Ну, сынок, кого ты возьмешь себе в жены?
– Не знаю, отец, мне нравятся две – светловолосая и та, которая пела последней, – скромно потупясь, ответил Ицхак.
– У тебя отличный вкус, мой мальчик! – обрадовался Бенони.
– Отдам только одну! – сердито огрызнулся Аль-Мансур.
– Возьми младшую, – шепнул отец сыну.
– Хорошо, отец, как скажешь, – ответил Ицхак и тут только понял, что ему и впрямь страшно нравится маленькая Джума. От одного ее взгляда хотелось выпрыгнуть из телесной оболочки и взмыть в небеса. – Я выбираю самую младшую.
– Но ей еще только десять лет, – фыркнул халиф.
– Но ее уже привели на смотрины, – резонно ответил Бенони.
– Хорошо, по рукам, – смирился Аль-Мансур. – Надеюсь, твой сын не муктасид[60]?
– Что-что? – побледнел Бенони бен-Гаад. Об этом-то препятствии он совсем позабыл.
– Я спрашиваю, твой сын – правоверный мусульманин?
– М-м-м… А разве это входило в условия? – совсем растерялся купец.
– А как же! – воскликнул халиф. – Никто из моих родственников не имеет права жениться или выйти замуж за муктасида. А почему ты смутился? Твой Ицхак, он что – ревностный яхуд[61]?
– О нет, нет, – забормотал Бенони. – Просто он еще не успел как следует обратиться к Аллаху.
– Пусть поспешит, – строго заметил халиф.
– Непременно, непременно! К свадьбе он уже будет самым ревностным поборником Всемилостивого и Милосердного.
– О чем ты говоришь, отец! – вспыхнул тут Ицхак. – Наш Бог, Бог Авраама и Иакова, вывел нас из араканской темницы, спас от неминуемой гибели и возвратил сюда, домой. И я должен предать его?
– Что это он там бормочет на вашем полупонятном наречии? – спросил халиф. – Он что, отказывается от брака с моей племянницей?
– Нет, о светлейший… – едва успел вымолвить Бенони.
– Да, о светлейший, – перебил отца Ицхак, – я не могу жениться на красавице Джуме, потому что поклоняюсь Богу моих предков. Да, я – яхуд, я – муктасид, я – не мусульманин.
– Ну, так и разговор окончен, – с облегчением выдохнул халиф Багдада. – Яхья, эй, Яхья!
Оглох, что ли? Распорядись, чтобы племянниц отвели в их комнаты.
Географ Дикуил собственноручно начертал рисунок, изображающий зверя элефанта, и принес его
