возрасте уже вредно, постоянно твердили:
«Вот видите, ваше величество, Абуль-Аббас понимает и не злоупотребляет столь тяжелой пищей».
Зато на седьмой год пребывания в Ахене слон вдруг распробовал вино и даже пристрастился к нему, чему Карл был очень рад. Дикуил же возмущался, уверяя императора, что он губит животное.
– Ах, оставь, – махал рукой Карл, – мы с Абуль-Аббасом такие старые, нам теперь ничего не страшно.
И к вечеру оба порой так нализывались, что Карл несколько раз сваливался, пытаясь залезть на слона, а слон однажды повалился на бок, едва не угробив чудом улизнувшего Дварфлинга, и долго не мог встать, тяжело и шумно дыша. Опасались, как бы он не околел, но, проспавшись, Абуль-Аббас сам поднялся, хотя Дикуил уверял, будто, если элефанту долго полежать на боку, сердце его заплывает жиром и останавливается.
Дикуил старательно вел наблюдения за животным, и на пятый год жизни Абуль-Аббаса в Ахене им было совершено сногсшибательное открытие – оказывается, живя в прохладном климате, слон заволосател! Бока и грудь его покрылись жестким седым волосом, особенно густым за ушами, и теперь Абуль-Аббас напоминал собою череп Теодульфа, поросший редким и чахлым седым волосом. Разумеется, это не могло не стать причиною многочисленных острот неуемного Эйнгарда, коему отныне и вовсе дозволялось что угодно, ибо он взялся за сочинение сравнительного жизнеописания Карла, Давида, Александра и Цезаря, и на заседаниях в Академии его именовали не Веселиилом, а Плутархом. Фредугис так вошел в роль своего покойного учителя, что вместо Алкуина ворчал – мол, негоже все-таки сравнивать себя с царем библейским.
С Александром и Цезарем – сколько угодно, а вот с Давидом… Никто не обращал на его брюзжанье ровным счетом никакого внимания.
Тем временем жизнь в государстве текла своим чередом. В Нордальбингии строились новые крепости, Людовик осаждал Тортозу, правда, безуспешно, арабы грабили Корсику, но получали за это по заслугам. Испортились отношения с Византией, где теперь царствовали еретикииконоборцы. Посланный Никифором флот пристал к берегам Далмации, но тут был разгромлен и отогнан.
В самом начале нового, 6318 года, или 810 года от Рождества Христова, в Ахен пришло известие о смерти халифа Арона ар-Рашида. Карл очень горевал и отправил в Багдад богатые дары, а заодно пожертвовал большие суммы на восстановление церквей и раздачу милостыни христианам Карфагена, Египта, Палестины и Сирии. В эту зиму Карл сильно хворал, и мужская стать, которой он так любил всегда похваляться, покинула его. Адалинда жаловалась, что слону император находит внимание и время, а ей – нет, и в конце концов обиженную наложницу отправили обратно в Чехию.
Постясь на сей раз, Карл и от слона потребовал строгого исполнения поста. Эйнгард издевался – мол, следовало бы сначала крестить элефанта, а уж потом заставлять его поститься.
– А если бы Папа разрешил крестить Абуль-Аббаса, какое бы имя ты дал ему, государь? – спросил однажды Дварфлинг.
– Соломон, – спокойно ответил Карл.
– Почему именно Соломон?
– Если я – Давид Строитель, то элефант мудр и подобно Соломону всем своим видом показывает: «Все – суета сует».
– Ну да, особенно когда напьется! – съехидничал Эйнгард, вспоминая, как чуть было не оказался под падающим слоном.
Однако сколько ни потешался летописец и жизнеописатель Карла, а, отпостившись по полному чину, император избавился от всех своих недугов, и с наступлением весны им овладела новая мечта – отправиться в поход верхом на слоне. Кстати, после ернической беседы с Эйнгардом Карл и впрямь стал звать элефанта не Абуль-Аббасом, а Соломоном, но вскоре поступил протест от еврейской общины, оскорбленной тем, что животное именуется так же, как один из наиболее почитаемых иудейских царей. Ахенская еврейская община была немногочисленна и состояла пока лишь из Уриэла бен-Ицхака бен- Бенони, его жены, детей и полутора десятка родственников жены. Но поскольку евреев в Ахене особо почитали за то, что они привели Карлу элефанта, их мнение имело значительный вес.
Вняв недовольству иудеев, Карл строго постановил впредь именовать элефанта Абуль-Аббасом. Благодарные евреи за это стали величать императора не иначе как «блистательный Карл Август Кайзер Давид бен-Пипин». Они даже собрали свой еврейский взнос на новый поход императора против славян.
Начало похода было страшно омрачено черным известием – в Италии умер Карломан-Пипин, оставив лишь внебрачного сына и пять дочерей, Карл так расстроился, что хотел отменить поход, но сквозь неутешное горе настойчиво пробивалась мечта о том, как он прибудет в Саксонию верхом на Абуль-Аббасе, как ужаснутся саксы при виде зверя Ифы, послушного франкскому государю, как, наконец, устрашатся славяне-вильцы, дерзнувшие овладеть несколькими крепостями на Эльбе, принадлежащими Карлу. Ведь и сам Великий Александр пугался при виде элефантов! Когда император думал об этом, сильное вдохновение охватывало его, он мечтал об «элефантовом походе», как мечтают о возлюбленной девушке. По ночам не мог спать, ворочался с боку на бок и волновался. И, погоревав о сыне, в начале аранманота Карл все же двинулся с войсками из Ахена.
Стояло душное и жаркое лето. Безветрие угнетало, и от полудня приходилось отказываться – делать привал часа на четыре, покуда не появлялись первые признаки спадания зноя. Где-то неподалеку горели леса, и порой приходилось двигаться сквозь едкую голубоватую дымку. Карл чувствовал себя неважно и то и дело беспокоился, как там Абуль-Аббас. Дикуил, ответственный за слона, докладывал, что слон в полном порядке, медленно, но идет.
– Смотри, рыжая бестия! – грозил Дикуилу император, – Не сбережешь мне Абуль-Аббаса, я верхом на тебе поеду бить вильцев.
Поскольку мост через Рейн у Колонии Агриппины в том году ремонтировался, был выбран путь на северо-восток, к Липпегаму, где у места впадения в Рейн реки Липпе несколько лет назад по приказу Карла был возведен крепкий и прочный мост. Когда на шестой день пути Карл вместе с передовым отрядом достиг этой переправы, от Дикуила пришло странное и обескураживающее известие – у Абуль-Аббаса выпал зуб.
– Зуб?! Бивень?! Как это понимать?! – заревел Карл, страшно перепугавшись.
– Нет, не бивень, – отвечал Дикуил. – Всего лишь один из четырех зубов, находящихся в пасти животного.
– Слава Богу, что не бивень, – облегченно вздохнул император, – хотя все равно ничего хорошего.
К вечеру основная часть войска, с которой вместе двигался и слон, подошла к Липпегаму.
Дикуил, успевший вернуться к слону и теперь снова находящийся при нем, был мрачнее тучи.
Карл с распахнутыми объятиями вышел навстречу своему любимцу, обнял его за хобот, прижался лицом к морщинистой коже и промолвил:
– Абуль-Аббас, родной брат мой, не подведи! Хочешь капустки?
– Ваше величество, – обратился к государю Дикуил. – Вынужден вас огорчить – у Абуль-Аббаса вывалился еще один зуб, и лучше бы не давать ему капусту.
– Еще один?! – воскликнул Карл. – Что же это?! Неужто Ифа не хочет пускать в Саксонию моего элефанта?!
Подошел Аудульф. Вид у него был самый жизнерадостный. Усы торчали, подкрученные острыми кончиками вверх. Впрочем, с некоторых пор все франки стали подкручивать усы так, чтобы они были похожи на слоновьи бивни.
– Ваше величество, – обратился Аудульф к императору, – прикажете начинать переправу?
– Нет, – отвечал Карл хмуро, – не прикажу. Ступай и передай мой приказ – устраивать герштель на этой стороне Рейна. Первым, кто перейдет на ту сторону, будет Абуль-Аббас, а я – верхом на нем. Но сейчас элефант нездоров, и мы будем ждать, пока он поправится.
Когда Аудульф удалился, Карл и Дикуил принялись тщательно осматривать Абуль-Аббаса.
Никаких явных признаков нездоровья не наблюдалось.
– Он тяжко дышит, – сказал Карл.
– Жарко, – ответил Дикуил.
