— Есть, будет сделано, — сонным голосом промямлил Нарада и, как попало налепив на свои ходули утяжелители, выперся на улицу догонять самок. Но удавалось ему это непросто, так как длинное худое тело болталось на ветру, а вериги притягивали его костыли к земле. Поэтому, кое-как волоча их по земле, он пытался догнать самок.
«Блядь, суки, прибил бы вас этими веригами», — злился урод, кое-как волоча за собой ходули, но, вспомнив, что ему надо самкам сдавать экзамен на еду, испугался и решил немного изменить состояние на более доброжелательное.
— О, еб твою мать, ты решил всех мышей распугать? — вскрикнула Решето, увидев наконец приблизившегося к ним дурака в женском доисторическом берете, из-под которого торчали засаленные волосы, в каком-то жутком свитере, размера на три меньше необходимого, в обрезанных штанах с небрежной зеленой заплатой прямо на всю задницу, а поверх штанов урод вкривь и вкось примотал вериги.
— А, ну, быстро спрячь вериги, долбоеб, — наехала на него Пухлорожая.
Только Нарада наклонился к своим ходулям, чтобы спрятать утяжелители, как тут же получил охуенный подзатыльник, от которого воткнулся рылом в землю.
— Не дай Бог, еще раз увидим тебя в таком виде, козел, — зашугали его самки.
Нарада поднялся на ноги, вытирая землю с обиженного ебальника:
«Вот суки, че они себе позволяют, дуры», — стал он гнать волны, бесясь во внутреннем диалоге, бросив на самок озлобленный взгляд, но боясь сказать что-либо в лицо.
— Че уставился, урод? — заметила недовольную пачку Решето, — а где твоя благодарность за то, что тебя учат? — и ебнула его ногой под зад.
— Спасибо, — дерзко огрызнулся дурак.
— Не хуй тут в залупу лезть, так-то ты лучше запомнишь, как нужно все нормально делать, — пояснила Пухлорожая, — если бы ты был умным, то наоборот, сейчас проявился бы очень гибко, похвалил бы, например, нас, примазался, чтобы мы приняли у тебя экзамен, а потом бы мы похвалили тебя перед Гуру Рулоном, то есть, ты бы добился расположения людей, которые реально что-то могут дать тебе. А ты как действуешь? Прямолинейно, очень глупо, сразу же настраивая людей против себя. Сейчас ты в нас вызвал недовольство, мы расскажем о твоей реакции другим, и, представляешь, какое у людей мнение сложится о тебе.
— Да, действительно, я опять уснул в своей механичности, совсем неосознан, дурак, — признался Нарада, — спасибо, что все объясняете, учите меня, без ваших толчков я так бы и остался на всю жизнь говном. Когда мне сказали одеть вериги, я стал обижаться, так как с ними тяжело бежать, потом стал сильно жалеть себя, чуть не разревелся, вместо того, чтобы отрешаться от своего тела и благодарить Бога, благодарить Рулона за то, что не дают мне оставаться дураком, а постоянно будят через разные ситуации, заставляют задуматься над жизнью, дают понять, что я не есть эти негативные мысли, состояния, все это — ложная личность, а я должен растождествляться с ней, ощущать своего свидетеля.
— Так-то уже лучше, — одобрительно сказала Пухлорожая, радуясь, что Нарада хоть что-то начинает осознавать.
— Ну, все, давай, сдавай экзамен, — сказала Решето Нараде, когда они выбежали на песчаный берег моря.
— А что я должен сдавать? — спросил он.
— Давай, рассказывай про себя какую-нибудь самую гадкую историю.
Нарада напряг свои тупые мозги, пытаясь вспомнить какую-нибудь историю. И, выбрав наименее безболезненную для своей ложной личности, начал бубнить:
— Ну, однажды в первом классе я пернул при всех и весь класс надо мной ржал, а мне было очень стыдно. Вот!
— Это что, весь рассказ? — спросила Решето, на бегу подбирая с берега красивые ракушки.
— Ну-у-у-у, да, — замялся придурок.
— Ни хуя, не отмажешься. Это тебе слишком легко было рассказать, — заметила Пухлорожая, — давай рассказывай что-нибудь очень гадкое, что ты никогда никому не рассказывал.
Нарада, тяжело вздохнув, стал снова в своей памяти перебирать разные жизненные ситуации, которые происходили с ним.
«Помню, как меня все пиздили в школе, чморили, издевались, — вспомнил он про себя, — но нет, это я не буду рассказывать, а то вообще меня залажают, че я, дурак что ли так позориться перед всеми», — и снова стал вытаскивать из архива памяти более безобидные ситуации.
— В детстве я был очень закомплексован и боялся даже звонить по телефону, поэтому мама всегда звонила моим одноклассникам и спрашивала за меня уроки.
— Не-е-е, это тоже не то, — снова обломили его самки.
Так Нарада еще рассказал историй пять, которые не были приняты и, в конце концов, Решето разбесилась.
— Ты, урод, заебал уже мозги пудрить. Хули ты тут на отъебись рассказываешь. Никому не нужна твоя показуха, это серьезная духовная практика на растождествление со своей ложной личностью, а ты упорно держишься за свое говно. Короче, если ты сейчас не рассказываешь нормальную историю, то тебе придет пиздец, три дня будешь голодать, — разбесилась она, пизданув дурака со всей дури кулаком между лопаток так, что тот, окосев, чуть не взлетел. Зацепившись за самый страшный для него образ голодовки да еще и три дня, он готов был скорее сдохнуть, чем остаться без хавала. Потому страх остаться без еды мобилизовал в нем силы, ослабив болезненное отождествление с ложной личностью, и Нарада, скрипя хуем и сердцем, стал нехотя рассказывать, буквально рожая каждое слово.
— Ну, хорошо, хорошо, я расскажу. Когда мне было лет семь, у меня был кореш на год старше меня. Мы часто вместе с ним играли, гуляли, ходили друг к другу в гости, вообще очень много времени проводили вместе. Я помню, что в то время я часто стал ощущать желание теребить свою письку и при любой удобном случае засовывал руки в трусы и занимался любимым делом.
— Так, так, это уже поинтересней, — оживились самки.
Увидев одобрение, Нарада слегка расслабил булки и уже с неким азартом продолжил свой рассказ.
— Потом, когда нас воспитатели водили в душ, мне стало интересно рассматривать письки других пацанов, и мне все чаще стали сниться сны, где куча голых пацанов мацают друг друга. Тогда я решил попробовать по-настоящему. И однажды рассказал своему другу об этом желании. И ему тоже понравилась эта идея. С тех пор это стало нашим любимым занятием. Мы уже не играли в обычные игры, а залазили на чердак или прятались в кустах и ебли друг друга в жопу, отсасывали у друг друга. Вот, — гордо закончил Нарада, внезапно ощутив себя героем от того, что самки так бурно реагировали на его рассказ.
— Фу, блядь, да ты, оказывается, настоящий педик, — воскликнула Пухлорожая, — да, не зря тебе дали такую позорную кликуху, Нарада — в этом ты весь. Ладно, на порцию каши ты заработал, — подытожила Решето, с отвращением посмотрев на Нараду.
Без малейшего осознания, без какого-либо состояния стыда, горечи за свое ничтожество, но полностью сконцентрировавшись только на порции каши, Нарада на радостях побежал к себе в ПМЖ.
Нажравшись до отвалу, Нарада решил прогуляться к морю. Наблюдая за красивым танцем белых чаек, он погрузился в размышления: «Никогда бы не подумал, что кому-нибудь расскажу про то, как я пидорасил. Так бы и жил с этим грузом. А сейчас рассказал, и так легко на душе стало, как будто тонна цемента упала с плеч. А ведь каждый человек какие-то события, произошедшие в его жизни, считает самыми сокровенными или постыдными, которые он никому не рассказывает, например, как его били, позорили, насиловали, унижали. Поэтому жизнь такая тяжелая и мрачная. Ведь весь этот негатив, груз обиды, самосожаления, чувства несправедливости, получается, человек всю жизнь носит внутри, сам себя уничтожая. Кошмар! А у меня сейчас такой великий шанс избавиться от себя самого, от своей ложной личности и стать чистым, как ребенок. Так это же и есть практика пересмотра. Только Кастанеда и Тайша Абеляр каким-то хитровыебанным способом ее делали, что-то писали, дышали, поэтому все это очень долго и медленно происходило, в течение долгих лет. А я за одну пробежку смог почувствовать, сколько энергии ко мне вернулось из прошлого. Здорово!».
Вечером в ПМЖ пришла Ксива:
