— Хули ты, урод, развалился, — заорала она, увидев, что Нарада среди белого дня как последний бомж валяется на грязном полу сверху кучи вонючих шмоток.
— А? Что? Где? — вскочил урод, еле продирая зеньки и вылазя из-под груды тряпок, как собака из помойки.
— Свинья, ты сделал себе уже картонную юрту? — бесилась жрица, с отвращением смотря на бомжа.
— Еще не-е-е-т, — забито ответил Нарада, вжав голову в плечи и натянув свой поносный беретик на глаза, вцепившись в него грязными пальцами, боясь получить пиздюлей.
— Какого хуя не выполняешь задание, быстро отжиматься и объяснять, — рявкнула Ксива, еле сдерживая свою ярость.
Длинное несуразное тело встало, оперлось об пол руками и носками ног, выпятив костлявую задницу кверху и, еле сгибая руки в локтях, стало имитировать отжимания.
— Это че за хуйня, а ну, опусти зад, — напала Ксива, ебнув Нараду грязным ботинком по заднице. Удар оказался сокрушительным, и говноед рухнул на бетонный пол, прижав свои яйца.
— А-а-а-а, — заорал он от боли.
— А, ну не орать, — пресекла его Ксива, — быстро встал и продолжил отжимания.
Корчась от боли, Нарада снова встал на руки, перекрещивая ноги.
— А, ну, быстро встать на кулаки и на пол, — скомандовала жрица, увидев, что дурак ловко пристроился на мягкой куче, — а теперь давай рапорт, что ты будешь делать.
— Сегодня я пойду по супермаркетам и буду выпрашивать картон и сделаю из него себе юрту, — кряхтя и заикаясь, сказал Нарада.
— И не дай Бог, свинья, сегодня не выполнишь это задание, будешь делать часовую разминку и сутки голодать, — стала гонять ему «страшные» образы Ксива.
— Нет, нет, пожалуйста, не надо, я все сделаю, — заныло ничтожество.
— Ленивая свинья, говно, блядь, ничего не можешь делать, только все из-под палки, — с презрением бросила ему жрица.
Пробуждающие, жесткие и, главное, очень полезные практики по уничтожению ложной личности продолжались, не давая Нараде ни малейшего шанса полностью заснуть в своем дерьме.
«Вот идиоты, на себя бы посмотрели, — обижался и бесился он, вместо того, чтобы отслеживать свои реакции и менять их, — кто они вообще такие, они же сами не совершенные, почему они должны меня учить, вон эта же Ксива вчера ходила с расстегнутой ширинкой, и где ее безупречность, че она тут выебывается передо мной», — бесился урод, осуждая и критикуя всех подряд, кроме себя, замечая какие-то мелочи, но не задумываясь над тем, что другие ученики открыто принимают духовные практики, совершают усилия, развиваются, а он не может даже выполнить элементарного.
— Морду попроще сделай, — заметила его недовольный ебальник Ксива, — если сейчас не изменишь кирпич на радость, то будешь голодать.
Услышав последнюю фразу, Нарада растянул рот в кривой улыбке, похожей скорей не на радость, а на злорадный оскал.
— Все, хватит, — остановила его жрица на трехсотый раз отжиманий. — А сейчас пиздуй на ручей и смывай с себя годовые слои параши. Свинья паршивая, уже забыл, наверное, когда последний раз это делал.
— Ой, ну, там же холодно, — заныл Нарада.
— Вот и хорошо, то, что нужно, бодрым будешь весь день, — усмехаясь, сказала Ксива.
— А можно мыло, шампунь и полотенце?
— Ни хуя себе, раскатал губу. Обосрешься, мыться будешь «Пемолюксом», — сказала Ксива, протягивая ему банку со средством для мытья посуды, — и полотенце тебе не нужно, обсохнешь на свежем осеннем воздухе, тебе полезно позакаляться.
В доску разобиженный, с надутой миной Нарада поперся на ручей, держа в руках средство для мытья посуды….
Кое-как заставив себя засунуть руки в ледяную воду, долбоеб загреб в ладони воды и быстро потер свою грязную харю и шею, только размазывая грязь. Потом снял свой вонючий берет и им же вытерся.
«Все, с меня хватит, — подумал он, — посижу тут еще и пойду обратно, скажу, что вымылся».
— Что, отмылась, свинья? — встретила его Аза, пристально осматривая его внешний вид, — А что у тебя с рожей, маскировочная окраска? — спросила она, посмотрев на морду Нарады, по которой полосами была размазана грязь.
— Не знаю, у меня не было зеркала, — стал оправдываться идиот и тут же получил пинок под зад.
— Оправдываешься, свинья, где «виноват, исправлюсь»?! — набросилась Элен.
— Виноват, исправлюсь, — пасмурно ответил Нарада.
— А, ну, показывай свои руки, — снова принялась за проверку Аза.
Нехотя ничтожество протянуло свои лапы.
— Еб, твою мать, да у тебя же говно кусками отваливается с рук, — заорала она, увидев черные как у землекопа грабли.
— Вот, сука, ты кого хочешь тут наебать, — разбесилась Элен, поставив ему гычу, — быстро отвечай, говноед.
— Я помылся, — стал врать Нарада, спрятав свой кочан, как страус.
— Не пизди, фуфло, — пошел быстро мыться!
Так Нарада еще раза четыре ходил туда-обратно, каждый раз получая хлесткие подзатыльники и тяжеловесные удары под жопу.
— Короче, скотина, если ты сейчас придешь, и я хоть малейшее пятнышко грязи найду на тебе, то будешь часами разминаться, — орала Элен, поставив очередной пендель неуделку.
На этот раз не на шутку обосравшись, Нарада, сбросив с себя одежду, дрожа от холода, зашел в ледяную воду и, буквально с ног до головы обсыпав себя «пемолюксом», стал тщательно тереть че попало своим излюбленным беретом, вместо мочалки.
— Вот так, урод, теперь видно, что хоть старался, — оценивающе сказала Элен, заметив отбеленную морду Нарады и не до конца отмытую от «пемолюкса» бошку. — И теперь ты должен каждый день ровно в десять часов утра проделывать эту процедуру. А если, не дай бог, ты первый об этом не вспомнишь, то сразу час разминки, — обрадовала его Аза.
— Понятно-о-о-о, — глубоко вздохнув, протянул тот.
— Ты бы знал, как я тебе завидую, — сказал Гурун, встретив Нараду на берегу моря, когда тот с обиженной мордой бросал камешки в воду.
— Это еще почему? — пробурчал он.
— Ты, наверное, быстрее всех просветлеешь, — на полном серьезе сказал Гурун, наблюдая, как камешки со свистом падают в воду, образуя бесчисленное количество кругов, которые постепенно сливаются с общей гладью воды, — ведь никто в Рулон — холле сейчас не проходит таких глубоких практик на отработку безупречности, а за тебя, похоже, серьезно взялись, значит, ты уже готов.
— Да они мне уже все надоели, мне кажется, что все надо мной издеваются, — пожаловался Нарада, начав строить песочную башню.
— Это очень глупо так думать, находясь в поле Просветленного Мастера, ты что забыл, как настоящие Учителя дзэн учили своих учеников, — с блеском в глазах и с большим восторгом говорил Гурун, желая искренне помочь в осознании себя дураку, — Ты только вспомни, как Гурджиев унижал своих учеников, он мог на них кричать в бешенстве, махать руками, топать ногами, мог материть, а ученик должен был наблюдать, что в нем происходит в этот момент. Ведь когда все спокойно, невозможно увидеть все говно, которое сидит в тебе, а когда специально создаются такие обучающие ситуации, конфликты, наезды, оскорбления, — вот тогда большое поле для отслеживания своих механических реакций. Когда ты не отождествляешь со своей ложной личностью, не думаешь о себе, что ты чувствуешь?
— Легкость такую, непосредственность, — стал более оживленно говорить Нарада. — Вообще-то, наверное, ты прав. Я заметил, что когда включаю мирскую оценку: «Вот меня обозвали, меня ударили», то сразу же возникает обида и все говно лезет, а если мне удается более алертно реагировать, бодро,
