настоящая любовь не выбирает и не торгуется! А может он меня и не любит вовсе? Зачем он так настойчиво заставлял меня мыться? Ну, а куда деваться? Сухой же он меня отсюда не выпустит!» Рыба стала намыливать себя мочалкой, намылила шампунем башку и стала тереть себя во всех «разрешенных» и «запрещенных» местах. И когда ее рука коснулась кунки, то злополучный гормон стал делать свое темное дельце. Заделись нервные окончания, железы начали работать, кровь стала наполняться ферментами и «машина поехала». А вместе с изменением «химической среды» в организме стали меняться и Рыбехины мыслишки.
«Ой! Ну ведь он не зря же так сказал! Значит, ему нравиться чистая голова и чистое женское тело. Значит, я должна сделать все, чтобы ему понравиться. Мыться — так мыться! Он же не требует от меня, чтобы я сбривала волосы на затылке и мазала его собственной мочой, как это делают жительницы некоторых племен Африки. Не заставляет обрезать половые губы и клитор. Или с самого детства уродовать ноги колодками, как это делают в Японии. Хотя!… Если бы я оказалась на месте Африканок или Японок, то я проявлялась бы в точности же, как и они, чтобы понравиться тамошним мужикам. Во как! А здесь, что от меня требуется? Всего лишь голову помыть? Ну это же ерунда! Главное, что я кому-то нужна! Ведь он — мой принц! Я должна понравиться ему!
И с этими мыслями Рыба радостно вымылась, кое-как обтерлась и в чем есть выбежала из ванны.
Холмогорцев увидев ее, поначалу обомлел, но затем, весело глумливо заулыбавшись, молвил:
— Хвалю за храбрость! Так держать! Ну, ты пока ныряй в кровать, а я пойду тоже ополоснусь. Не помешает! — Сказал он и удалился.
Рыба радостно нырнула в пахнущую дешевыми духами «Красная Москва» кровать и погрузилась в сладостные мечты по поводу предстоящей ночи. В задернутое простынями окно светила полная луна. Ее серебристый свет наполнял всю комнату светлым сиянием, даря сладостные мечты и фееричные грезы.
Страх перед болью у Рыбы полностью пропал и она с нетерпением стала ждать своего «принца».
Холмогорцев, уединившись в ванной, стал предаваться своим раздумьям.
— Ох, и влип же ты! — Говорил он сам себя, глядя на свое отражение в старом ржавом зеркале. — Откуда ты знаешь, с кем она до тебя таскалась?! Смотри, какая она грязная. А может быть она заразная?! Не пойми кто ее до тебя ебал! Ой! Чего это я? Она же ведь еще девственница! Нет, но ведь она с кем-то все равно могла что-то делать, тот же пейтинг, например. И могла из-за этого заразиться. Ох, ну и влип же ты, дружок! Что ты будешь говорить жене в случае чего!? Ведь вы же обои можете залететь в какой-нибудь триппер-бар![1]
Холмогорцев схватился руками за голову, выронив из них зубную щетку.
«Что же делать? Что же делать?! — Бешено крутилось в его мозгу.
С другой стороны ему уже давно было невтерпеж засадить кому-нибудь «по самые кукры». Яйца чесались, плоть звала. И вот под руки попалось что-то живое. Холмогорцев начал прислушиваться к своей похоти. Неуправляемая сила влечения стала направлять его мысли совершенно в другом направлении.
— А что теперь можно поделать? На дворе уже вечер. Кого я еще смогу найти? Это нереально! А ебаться-то хочется! Ну и пусть я потом заражусь, и зато теперь мне будет хорошо и приятно. Эх, была — не была. Какие наши годы. Залетать, так с музыкой. Ну, где эта бронецелка?! Уж я-то ей сейчас покажу, где раки зимуют!
С этими мыслями раб плоти грешной направился к объекту своего вождения.
В комнате было темно. Рыба все никак не могущая уснуть, при виде своего «долгожданного», скукожилась от страха.
— А может он не будет все-таки ко мне приставать? — Утишала она себя. — Ой, а на сколько-ж он меня старше? Да он же мне в отцы годится! Мне семнадцать, а ему уже тридцать «с хвостиком»! Ну и влипла же я! Столько ровесников вокруг меня было, Киса, Прист. Ну Херман на худой конец сгодился бы. Дибильноват малость, но уж все-таки лучше, чем старик какой-то. Ох, и дура же я! Да чё теперь поделаешь?! Уже поздняк метаться. Ой, он уже ко мне ложится! Я пропала!
— Кто это тут прячется?! — Раздался деланно-веселый голос Холмогорцева. — А — ну-ка, давай переходи к новой жизни! К жизни половой! Ха-ха-ха.
Холмогорцев по-хозяйски залез в постель, потеснил Рыбу, подложив ей руку под голову.
— Ты знаешь, амфибия, что я тебе хочу сказать, — издалека начал он, — тебе сейчас сколько лет?
— Семнадцать, — проблеяла Рыба.
— Совсем шпана еще! — Захохотал он. — Так вот, сейчас ты станешь женщиной. Ты начнешь расцветать. Потом тебе будет двадцать, двадцать пять. Ты познаешь много мужчин. К тридцати годам ты достигнешь своего максимального расцвета. А потом начнешь медленно увядать.
— А потом что? — Испуганно перебила его Рыба.
— Ну потом ты состаришься. — Риторически ответил он. — Но я не это тебе хотел сказать.
— А потом что?
— Ну умрешь, ты не перебивай меня и слушай внимательно, пожалуйста! — Нервничал урод. — Ты познаешь много мужчин и ты станешь понимать, что вот тот первый, который у тебя был, ничего особенного из себя не представляет. Обычный мужичонка, каких много, как говна.
— Нет, нет, Саша, ты не говно!
— Ну ты меня, в общем, понимаешь, что я обычный, посредственный, каких много, а есть даже и получше. Так что из-за меня расстраиваться не стоит.
— А?! М-хы! — Задумчиво произнесла Рыба, ковыряясь в носу.
— Ну, в общем, если ты сейчас меня не совсем понимаешь, то потом, через много-много лет поймешь. И ты вспомнишь мои слова и увидишь, что я был прав.
Рыба почти ничего не поняла из его слов. Она молча таращилась на полную луну.
Холмогорцев облегченно вздохнул: «Ну, если она не возражает, значит поняла, что я у нее первый, но не единственный. А значит, и расстраиваться из-за меня нечего. А значит, я могу быть спокоен, что из- за меня эта дура не повесится. Ха-ха-ха! Значит теперь, когда я ее уже подготовил, выебал ей мозги, так сказать, я могу и ее спокойно выебать! Ура! Успокоив себя, уродец принялся за дело. Он почесал свои волосатые яйца и слегка замацал Рыбу. Та лежала как бревно, мечтательно глядя в потолок. Уродец начал тереться об нее своим хуем и смачно присосался к ней.
У Рыбы был заложен нос и она с трудом выдержала эту пытку, думая как бы быстрее вздохнуть. Холмогорцев уже начал хуже понимать, что происходит вокруг. Им завладело одно лишь сильное желание: запиндюлить Рыбе «по самые кукры» и ебать-ебать-ебать ее до одури. Что он и начал делать.
— Ох, только бы быстрее ее пробить! Как хочется побыстрее кончить! — Судорожно думал он, вскарабкиваясь на нее. — Хули она до сих пор ни с кем не поролась?! Здоровая кобыла такая! Рыба лежала как полено с плотно сжатыми ногами и не ощущала никакого удовольствия от его ласк. Но мозги она себе ебла конкретно: — Это сейчас случится! Это сейчас случится! — Мысленно повторяла она. — Ой! А ведь он ниже меня ростом! Че это его голова на моем плече лежит?! Ой, титьку мне зачем-то сосет. Че, молока захотел что-ли? Фу, урод! Может ему сказать, что у меня молока нет? Вообще странно все это как-то!
А Холмогорцев тем временем стал раздвигать ей ноги и пристраиваться между них.
— Так, расслабься, ничего не бойся! — Произнес он. При этих словах Рыба еще больше напряглась. — Сейчас я все сделаю как надо. Потерпи!
Как опытный гинеколог он обследовал своими клешнями кунку Рыбы, а затем наставил в нее свой стручок и начал тычиться им в нее. Собачье возбуждение у него росло.
— Только бы не кончить раньше времени. Я должен сделать это, иначе я не мужик, — отчаянно думал он, — как бы не опозориться, как бы не опозориться!
Рыба, почуяв давление между ног, напряглась в предвкушении нестерпимой бои. Все ее тело сжалось. Ей казалось, что сейчас произойдет что-то страшное и в то же время сакральное. — Я становлюсь женщиной! Я становлюсь женщиной, — доседонила себе тупая машина, — сейчас, скоро это случиться. Надо только потерпеть!
И боясь точно так же, как в детстве, когда брали кровь из пальца, она лежала и ждала. Запуганная завнушенная скотина!
— Ой, что-то больно, — думала она, кусая край подушки, — ну чуть-чуть еще потерплю. Это ведь для
