Прыг-скок, прыг-скок!
Я — веселый гонококк.
Открывайте дверь скорей!
Я принес вам гонорей.
«Заболел — не заболел?! Заболел или нет?! А может… Так, мне это уже порядком надоело, — Думал Холмогорцев, принимая душ. — Эта грязная свинья может быть еще и заразила меня, небось какой-нибудь венерической пакостью. Ой, что с моим хуем?»
Уродец залупил свою пипетку и стал отчаянно ее разглядывать и так и эдак.
«Ой! Какие-то красные следы появились! Что это?! Боже! Я заразился! Но чем?! Боже мой! Это она, она, я так и знал! Грязная хиппушка! Это она подхватила какой-то чипилес у себя на тусовке и теперь меня вот им наградила! О Боже! Что я скажу жене?! Позор-то какой!
Холмогорцев согнулся «в три погибели» над своим обрубком и чуть не плакал от самосожаления. Все его тело содрогалось в конвульсиях. «Но подожди, может это можно вылечить? А? И вообще, что это за болезнь? Сифилис? Но он вроде поздно вылазит. Гонококк? Но там вроде бы с конца капать должно. А у меня капает?» И страдалец жизни половой начал со всей силы сдавливать свой желудь, чтобы понять, капает ли действительно у него или нет. Но ничего не капало.
«О, Боже! Это значит не гонококк, а еще какая-то непонятная новая болезнь. — Продолжал бичевать себя безумец. — Все! Сегодня же чтоб духу ее здесь не было! Я так и знал! Я так и знал! За минуту ложного удовольствия приходится расплачиваться неделями мучения. А может быть месяцами? Нет, только не это! А, ну-да ладно, потом разберемся. А может она мне его просто нагрызла, когда его мне сосала? Но как понять, что это именно погрызы, а не чипилес? О, горе мне, грешному! Все, с меня довольно, — решительно закрывая кран, сказал себе уродец, — сегодня же увожу ее отсюда. С меня хватит!»
— А это ты, дорогой? — Услышал он идиотский голос Рыбы, не успев выйти из ванны.
Мрачнее тучи он пошел на кухню, ничего не ответив. Зараза увязалась за ним.
— Что-то случилось, дорогой?! — Пристала она как банный лист к жопе.
— Отстань! — Злобно рявкнул «принц»
— Что?! — Округлила глаза Рыба. — Что ты сказал?
— То, что ты слышала! — Кривляясь, бросил он ей в лицо.
— Саша, что случилось?!
— Я что, не ясно тебе что-ли сказал? Отстань!
— Ах, так! Ну, тогда можешь оставаться со своим ебучим ремонтом!
Рыба порывисто вскочила, схватила свой бессменный грязный, рванный рюкзак и опрометью бросилась к выходу.
— Стой! Ты куда?! Стой, идиотка! — Сделал отчаянный рывок Холмогорцев.
Но не тут-то было. Безумицу смыло одним дуновением ветра. Дверь с грохотом захлопнулась и горе- принц остался «один на один» с реальностью.
— Так! Допрыгался! — Мрачнее тучи сказал он сам себе. — Чипилес! Ремонт! Жена! О горе мне, грешному!!! А ведь я знал, что все именно так получится! Жопа знала, но я ее, как всегда не послушал. Поделом мне, неуделку жизни! Поделом!
С этими мыслями он понесся в местный сельский здравпункт, сдаваться в триппер-бар.[2]
— Мать гавно! Мать — сволочь! Скотина проклятая, старая пакостница! — Кляла свою мать на чем свет стоит Рыба. — Налапшила мне про принцев, про первую любовь, про чудо первой ночи и все такое прочее! А я из-за тебя страдай! А нака-ся-выкуси! Нет твоих, блядь, принцев, нет никакого чуда. Одни подонки вокруг шастают наподобие ентого — вот Холмогорцева или еще похлеще. Рожи — одна страшней другой. Да ебала я такое счатьице. Мне оно и с приплатой не надо!!!
С этими мыслями Рыба вломилась в электричку, вихрем пронеслась по полупустому салону и плюхнулась на свободное место у окошка. Полусонные мыши слегка взбудоражились ее стремительным появлением, а потом опять погрузились в свой «сон».
Рыба лихорадочно рассматривала их тупые физиономии, пытаясь найти спасения или ответа на терзавшие ее вопросы. Но никому не было абсолютно никакого дела до нее. Все были заняты своими проблемами. Бабы с тяпками думали, как окучить карточку. А мужики с пропитыми лицами и сизыми носами думали, где наскрести грошей на выпивон. И никто никогда отродясь не видал того счастьица, о котором так мечтали они в юности, о котором мечтала тупая Рыба. Вокруг было только серое, беспросветное, тупое выживание и больше ничего!
Поезд тронулся. За окном замелькали поля, перелески, дачи. Рыба таращилась на эти пейзажи и судорожно думала:
— Все! Мне больше ничего от этих уродов не надо! Затрахало — зафачило. Сил нет больше никаких! Буду жить одна, семейка эта мне нахрен не нужна, особенно с этими идиотами! Буду просто кататься по трассе автостопом. Лафа будет! Вот хоть на природу, на красоты всякие посмотрю. А-то в семейке-то хрен то чего насмотришься!
А чтоб всякое дурачье и быдло ко мне по ночам не приставало, буду с собой туристическое снаряжение носить: палаточку, на хуй, спальничек, бля, ковричек такой специальный туристический, чтоб на земле-то голой не валяться. Все у меня будет зашибись! А все эти козлы самовлюбленные мне на хуй не нужны! Вот так, бля!
Размышляя, таким образом, Рыба доехала до Сокура, где уже был в сборе весь «табор» Жени Иорданского.
— О! Кого я вижу! Рыба к нам пожаловала! — Радушно улыбнулся ей Евгений. — Ну, проходи-проходи! Какими судьбами?
— Да так, решила заскочить на огонек.
— А Сашу — то ты где оставила?
— Сашу… — Рыба сконфуженно замолчала и потупила взор.
— Ну да ладно-ладно. — Понимающе хлопнул он ей по плечу. — Можешь не отвечать. Ты проходи- проходи, будь как дома!
И не успели они войти в дом, как тут же на них наскочила Ольга:
— Кого тут черти носят, на ночь глядя? Кто это? Рыба? Ой, Господи! Итак уже полна горница людей, а еще и она тут прикатила!
— Но послушай, Оленька, ведь это наш гость! А каждый гость — это радость.
— Для кого радость, а для кого и нет! Мы итак уже всю зарплату на них угрохали, а до получки еще десять дней!
Всклокоченная, с красными от невысыпания глазами и в убогом переднике Ольга была сейчас похожа на исчадие адово.
— Ну ничего раньше мы и хуже жили и ничего! — Попытался оправдаться Евгений.
— Да! Да!? Ты еще попробуй вспомнить блокадный Ленинград! Корми меня байками и дальше! — Обиженно бросила Ольга и пулей понеслась в соседнюю комнату, громко грохнул дверью.
Женя с минуту ошалело смотрел, не зная, что предпринять, а затем обратился к Рыбе:
— Ну ты не стесняйся, проходи. Оленька у меня вообще-то хорошая. Это она раньше ничего не принимала, а сейчас она стала намного лучше, спокойнее. Она теперь меня понимает. Это я ее перевоспитал из девочки-комсомолочки. Сделал человеком.
Рыба слушала его монолог, глядя на его седеющую шевелюру и бороду и про себя думала:
— Да! Конечно же! Размечтался, одноглазый! Как бы не так. Все мы принимаем желаемое за действительное, но на самом деле все совсем иначе! И зачем он только завел эту семейку? Ведь кроме ругани и упреков ничего он в ней не видит! А так бы жил бы себе припеваючи. И не слышал бы этого занудства каждый день.
Вот бы лафа ему была! А вместо свободы он предпочел кабалу. Вот поэтому-то он сейчас и страдает.
