дня прибыли два полицейских и два следователя в машине без опознавательных знаков. Немного позже приехали еще двое: репортер и фотограф одной из ведущих газет Бразилии. Мы пригласили их освещать арест на тот случай, если правительственные чиновники нас подведут.
Выплата была назначена на три часа дня. Была середина лета, и в здании без кондиционеров было невыносимо жарко, особенно в уборной, где прятались шесть взрослых мужчин.
Мы смотрели на часы: 3 часа, потом 3:10, 3:20, 3:30. Инспектор всегда был пунктуален. А он вообще приедет? Чтобы успокоить нервы, Виоли позвонил домой и поболтал с женой. 3:40, 3:50. Полицейские, потягиваясь, смотрели на часы и задавались вопросом, не пора ли им уезжать.
Наконец позвонил охранник и сказал, что инспектор приехал. Все бросились по своим местам. Уровень адреналина подскочил.
Инспектор извинился перед Виоли за опоздание, сказал, что его жена плохо себя почувствовала.
Виоли перешел прямо к делу. «Вы уверены, что хотите сделать это?» — спросил он, пытаясь заставить инспектора снова повторить описание процедуры для записи и, как мы надеялись, для свидетелей, а в конечном счете — и для судьи. Инспектор сказал, что уверен, и достал документацию аудиторской проверки, чтобы Виоли подписал ее. Тем временем он рассказал Виоли, что его жена на выходных упала и сломала ногу и теперь лежит в больнице.
Да уж, здорово, подумал Виоли про себя. Через минуту он будет арестован, и вся его жизнь будет разрушена.
Закончив с бумагами, Виоли протянул чек и сказал:
— Это первая выплата.
— Чек? Я хочу наличные.
Виоли ответил, что никак не мог раздобыть такую сумму наличными. Инспектор хотел пойти вместе с ним в банк. Виоли сказал, что это не вариант. Наконец инспектор взял чек и положил его в небольшой бумажник.
Все было кончено. Виоли пригласил инспектора выпить кофе на третьем этаже. Это было сигналом для полицейских к началу ареста. Виоли представлялось, что они ворвутся с оружием в руках. Вместо этого дверь медленно отворилась, и в комнату спокойно вошел офицер. Когда инспектор понял, что происходит, то побледнел, посмотрел на Виоли и начал ругаться. Полицейские получили видеокассету и аудиозапись и опечатали их как улики. Пока они шли к стоянке, Виоли старался не смотреть на инспектора. Инспектор попросил разрешения поговорить с сыном, который ждал в стоящем перед зданием автомобиле. Потом все отправились в полицейский участок.
Виоли, взволнованный случившимся, взял отпуск. Я отправился на телевидение, чтобы попробовать придать другим руководителям мужества в борьбе с коррупцией. Инспектор был в конечном счете обвинен в вымогательстве и приговорен к двум годам заключения.
Но радоваться было нечему. Начальство инспектора, на которое он ссылался в записях, даже не вызвали на допрос. Я получил несколько писем и телеграмм с поддержкой, но когда предложил создать национальный центр по борьбе с коррупцией и для юридической помощи фирмам, ни один руководитель не присоединился ко мне.
Какое-то время спустя один из наших клерков отправился в министерство за документами. Ему сказали: «Передайте своему боссу, что ему не стоило беспокоиться об одном инспекторе, против него теперь сто тысяч». И это оказалось правдой. Грузы, предназначенные для заводов Semco, надолго задерживали в аэропортах и доках. Грузовики Semco останавливали на границах штатов для досмотра. Сертификаты, разрешения, всевозможные формы выдавали с большой задержкой. Это была цена честного ведения бизнеса.
Полтора года спустя, когда мы с Софией проводили медовый месяц за границей, в дом, который мы строили, заявились проверяющие и потребовали взятку в размере 6000 долларов. Иначе, сказали они, работа остановится на несколько месяцев (они не знали, кто владелец дома).
Подрядчик, давно привычный к взяткам, договорился о сумме. Зная, что я ни за что не соглашусь, он хотел заплатить им до моего возвращения, а через несколько месяцев, когда уже все будет сделано, выставить мне счет. Но мы вернулись до выплаты. При первом же посещении участка я спросил прораба, все ли хорошо, и он радостно закивал головой. «Особенно с тех пор, как перестали приходить инспектора», — добавил он с усмешкой. Тут же включился сигнал тревоги, и я спросил подрядчика, что случилось.
Я позвонил мэру, женщине, известной своей честностью, и рассказал обо всем. Она спросила, хочу ли я добиться еще одного ареста. Я ответил утвердительно, и мы проделали то же самое снова. На сей раз главная телекомпания Бразилии сделала прямой репортаж. Я не принимал участия в слушаниях и даже потом не давал интервью. Всем занимался офис мэра, и только немногие знали, что речь идет о моем доме.
Естественно, другие инспекторы все знали. На протяжении оставшегося срока строительства нас навещала бесконечная череда инспекторов, вооруженных электронными измерительными приборами и толстыми книгами со строительными нормами, большинство которых они, скорее всего, не открывали годами. Не было конца мелким бюрократическим проволочкам. Но это только укрепило наше желание построить дом, несмотря на запутанные и непрактичные строительные нормы и правила, которые, несомненно, были написаны для того, чтобы способствовать коррупции. В Бразилии это называют «создать трудности, чтобы продать элементарные вещи».
Теперь мы гордые хозяева дома, где вполне можно открывать музей, так как он, вероятно, является одним из немногих строений в Бразилии, удовлетворяющих абсолютно всем нормативам.
ГЛАВА 29
Рядом с нашей фабрикой в Санто-Амаро находится кладбище. «Наш безмолвный партнер», как некоторые его называют. «Видишь ту лужайку? — любил говорить мой отец. — Она заполнена людьми, которые были незаменимы для своей компании». Сам он тоже настаивал, чтобы его похоронили там, перед фабрикой, чтобы «приглядывать за ней». Его пристальное наблюдение не помешало трем нашим самым свободомыслящим инженерам внести, без сомнения, самое странное предложение, которое мы когда-либо рассматривали в Semco. Они хотели пригласить партнеров на кладбище, где все, естественно, одетые в черное, соберутся вокруг украшенного лентами гроба, на котором будет написано SEMCO. Это были бы символические похороны компании.
В то время как многие жаловались, что Semco развивается слишком быстро, эти три подстрекателя — Освальдо Гимараэш, Марсио Аурелио и Рожерио Оттолиа (из покойного и поныне оплакиваемого подразделения в Джабакаре) — были недовольны медленными, неповоротливыми, расточительными, бюрократическими методами, как они это называли. Они хотели отправить их в могилу и таким образом пробудить нас ото сна. Мы не стали проводить церемонию, но инженеры, образовавшие экстраординарную команду, названную центром технологических инноваций (ЦТИ), еще раз поставили вопрос на повестку дня.
Троица предложила организовать такую команду во время встречи с Кловисом, Лаурой, Марсио и мной. Идея заключалась в том, чтобы взять маленькую группу людей, воспитанных в духе Semco и знакомых с ее персоналом и продукцией, т. е. их самих, и дать им полную волю. Вдалеке от повседневной деятельности они перестали бы отвлекаться на проблемы производства, счета, инвентарь, неработающие станки и подчиненных, которые требуют прибавки. У них было бы много свободного времени для размышлений. Они полагали, что, освободившись, изобретут новые продукты, улучшат старые, создадут новые рыночные стратегии, найдут способы сокращения стоимости и повышения эффективности производства и даже выдумают новые направления развития бизнеса.
Мы считали, что эти три инженера хорошо себя зарекомендовали. В каждом из них творческий потенциал сочетался с упрямством, а последнее постоянно заставляло их сомневаться во всем, что происходило в компании.
У бородатого тридцатилетнего Освальдо вспыхивали глаза каждый раз, когда у него где-то внутри срабатывало: «Эврика!» (что случалось довольно часто). Он начинал в качестве чертежника во французской машиностроительной компании Brevet и поднялся до помощника менеджера, прежде чем мы переманили его к себе на должность главного инженера, а потом технического менеджера. Он стал координатором, ответственным за сложную команду, которая проектировала большие машины — смесители
