разнести по соломинке буквально на наших глазах!
Здесь Игорь Антонович Усаковский снова доказал, что он мужественный моряк и верный друг.
Он решил передать буксирный трос прямо с борта «Славска» — операция не только рискованная, но и невероятно сложная. Представьте себе громоздкое судно, которому надо маневрировать вокруг крошечного суденышка, причем так маневрировать, чтобы держаться достаточно близко для метания выброски и достаточно далеко для ударов в борта.
Кто кого ударил бы, «Славск» «Тигриса» или наоборот, роли не играло. Переиначивая старинную пословицу: железом ли о солому, соломой ли об железо, одинаково плохо соломе.
С «Тигриса» спешно спускали надувную лодчонку — в семибалльный-то шторм! Детлеф и Асбьерн, храбрые ребята, погребли поближе к «Славску», чтобы прибавилось шансов поймать канат шкерт. И они его поймали! Но корабль отнесло, пришлось отцепиться. Новый заход «Славска», у Детлефа ломается весло, гребут оставшимся — бросок! На этот раз маневр увенчался успехом. Закрепили конец на «Тигрисе» — и снова в путь, против ветра, против течения, медленно-медленно — к Бахрейну.
ВБЛИЗИ, НО ВДАЛИ
Пришла телеграмма:
«Борт т/х «Славск», Усаковскому. В связи с просьбой экипажа «Тигрис» разрешаю продолжить буксировку до безопасного района. Желаю экспедиции во главе с выдающимся ученым Туром Хейердалом благополучного плавания, успешного выполнения задуманного эксперимента. Гуженко».
Сомнения в таком ответе не было, и все же спокойней, когда он получен. «Славск» возится с нами уже третьи сутки и еще столько же провозится, а ведь он — в живой очереди судов, ожидающих входа в порт Басры, и наверняка уже эту очередь потерял. Как теперь будет с планом, с графиком?
Усаковский вежливо успокаивает: «Наверстаем».
Буксирный конец удлинен, на корме — постоянный вахтенный наблюдатель, по недостатку людей привлекли даже доктора. В машинном отделении
вахта усиленная, двойная, на мостике все начеку, рация на связи — корабельная жизнь полностью подчинена интересам «Тигриса», о «Тигрисе» заботится каждый член экипажа. И только мы с Карло — бездельники.
Карло грех упрекать, он нездоров, а со мной — хуже.
Встретился с частью команды, свободной от дежурства, рассказал о Хейердале, о «Ра», о «Тигрисе» — вот и вся моя работа.
Вечером в очередной раз говорил с Туром по радио, странно было слышать его голос в наушниках и воображать себе «Тигрис» среди волн, в темноте, еще более кромешной оттого, что рядом, в четверти километра — кондиционеры, камбуз и электричество.
Они — там, а я — здесь, и ничего не попишешь. Вернее, как раз попишешь, одно это и остается — марать бумагу. Или перелистывать вышеупомянутую книгу Хельмута Ханке, которую скоро поневоле выучу наизусть.
ХАНКЕ ИНФОРМИРУЕТ
В этой книге, среди прочих полезных сведений, обнаружилось следующее.
Существуют, оказывается, два понятия: оказание помощи и спасение. Если какое-либо судно выручит другое судно из беды, поможет, к примеру, сняться с камней или с мели — налицо «оказание помощи». Помощь считается оказанной, даже если спасатель, придя на радиопризывы, просто продержится некоторое время до устранения аварии вблизи терпящих бедствие.
«Спасение» — акция более серьезная. К ней прибегают, когда команда полностью утратила власть над своим кораблем и самостоятельно не может предотвратить катастрофу.
За то и другое полагается платить. О цене договариваются перед началом операции, флажными сигналами или по радио.
Максимальный размер вознаграждения равен трети стоимости корабля и груза. Из этой трети владельцы спасательного судна получают половину, капитан — четверть и экипаж — четверть.
Сказанное относится лишь к материальным ценностям; спасение людей — акт гуманности и производится в первую очередь, безо всякой торговли, хотя, как правило, спасенные находят способ отблагодарить спасателя приватно.
Таковы международные нормы, освященные вековыми традициями.
Спроецируем на них наш конкретный случай.
Мы определенно терпели бедствие и радировали об этом на всю округу. Допустим, речь шла пока не о «спасении», но уж об «оказании помощи» мы взывали откровенно. Шкипер дау, требуя платы, не нарушил морских законов: грабительская сумма, им названная, все же намного уступала максимальной.
Получается, что клеймить кувейтскую шхуну не за что и реплики насчет «пиратства» и «корсарства» — демагогия чистейшей воды. Есть установленный порядок, и есть чуждые сентиментальности морские волки, непреложно и обоснованно убежденные в том, что в море всякий отвечает за свои ошибки сам.
волчонок
Ф. рассказывал: был у него приятель Славик, худощавый, низкорослый, с рыжеватой бородкой.
Славик был человек со странностями. Переменил за свои сорок лет массу занятий, работал и молотобойцем, и матросом на торговом судне, и воспитателем в детском доме, коллекционировал холодное оружие, сочинял повесть о знаменитом советском писателе-фантасте.
О жизни своей рассказывал туманно, намекал, что он потомок легендарных корсаров. Не пил, не курил, в компаниях держался замкнуто, отношения строил по принципу: «Мне — никто, и я — никому». Подарки тут же подчеркнуто отдаривал, пунктуально возвращал случайные копеечные долги.
В любительском яхт-клубе в устье Невы у Славика стояла яхта, старый, купленный по случаю звездник по имени «Пассат».
С ранней весны до глубокой осени Славик пропадал на «Пассате», неделями жил на нем, запасшись хлебом, салом и чесноком. Спускал кораблик на воду, оснащал его и надолго пропадал в Финском заливе, навещая то Петергофскую гавань, то острова под Выборгом, то сумрачные, необитаемые кронштадтские форты.
Яхтсменом он был превосходным, опытным, осторожным, «Пассат» слушался его, как резвая лошадка слушается своего бывалого седока.
Однажды Славик ночевал на форту. Пришел в лагуну заблаговременно, не спеша устроился и приступил к блаженному отдыху. А за полночь корпус его звездника вдруг загудел, как мандолина, по крыше рубки затопали чужие ноги — две другие яхты из того же клуба, неосмотрительно припоздавшие, неумело и суматошно становились в темноте на ночевку.
Их экипажи долго не могли угомониться и своим галденьем, гитарными переборами, хоровым исполнением песен Высоцкого изрядно досаждали дисциплинированному Славику. Но он не вмешивался, справедливо полагая, что он здесь такой же хозяин, как другие.
Проснулся он на рассвете — и наметанным глазом, по многим явственным признакам установил, что приближается изрядная непогода и надо убегать.
Он поднял стаксель и грот и сноровисто отшвартовался. На соседних яхтах еще спали, моряки, по всему видать, там собрались зеленые, никудышные, пижоны, а не яхтсмены. Отходя, Славик видел, как из рубки краснодеревой красавицы «Лены» высунулась чья-то всклокоченная голова...
Славик вернулся в город благополучно, на час опередив до сих пор не забытый ленинградскими старожилами августовский шторм. А «Лене» не повезло: спустя двое суток ее привели, ободранную и полузатопленную, на буксире.
Никакой вины за собой Славик не чувствовал. В море каждый отвечает сам за себя. Капитанам нечего лезть друг к другу с советами. Расторопен — молодец, нет — тебе же хуже.
Через год в сухопутном учреждении, где служил Славик, сложилась критическая ситуация. Возникла проблема выбора, и потомок корсаров, верный букве традиций, выбрал, струсил, предал друга...
НЕ БЫСТРЕЙ ПЕШЕХОДА
