Дул зюйд, весьма свежий: поднимись он раньше, мы возблагодарили бы его, мы смогли бы, лавируя с грехом пополам, лечь на выгодный нам курс, а сейчас, рядом с берегом, единственно возможным для нас направлением было северное. Опустили боковые кили, развернулись, поставили грот и верхний парус.
Уже в темноте вешали на верхотуру сигнальную лампу с мигалкой. Опять предстояло пересекать фарватер, за последние дни — в третий раз.
СТРАШНЫЙ СОН
Эту ночь и эту вахту никогда не забуду. Случилось то, чего мы опасались, чего ждали и чего надеялись избежать.
Хлестал ливень, ветер усиливался, и мимо нас безостановочно, беспрерывно шли суда. Они проходили так близко, что нас обдавало теплом их машин. С них не отвечали на наши сигналы, на стальных палубах ни души,— огромные молчаливые роботы, летучие голландцы двадцатого века. Их форштевням безразлично что разрезать, волны так волны, «Тигрис» так «Тигрис». Тупой чудовищной механической силой веяло от них.
Два судна проскользнули буквально борт о борт с нами. Возникли третье и четвертое, одно слева, другое справа, хоть бы проскочить, но огни быстро перемещались, сдваивались, это не два судна, это одно, гигантский танкер с надстройками на носу и на корме, и он пересекает нам дорогу.
Мы с Карло, не владея собой, завопили, что есть силы замахали фонариками, из хижины выскочил полуодетый Тур — гул двигателей, море света, надвигающаяся стена, жар и что-то чудовищное, пролетевшее в десятке шагов. Разминулись... Не потому, что кто-то принял меры,— просто курсы чуть-чуть не совпали.
Потом, позже, глядя на карту с навигационной обстановкой этого района, я понял, куда мы попали в ту ночь. Два узких коридора, и по ним круглосуточное движение, караванами, составами, по автоматически соблюдаемой колее, а мы пешеход между экспрессами, и ладно еще, что между!
Капитан танкера, на котором мы гостили в Бахрейне, лирически рассказывал, как однажды утром обнаружил на палубе клочья паруса, неизвестно чьего,— словно крылья бабочки на лобовом стекле скоростного автомобиля...
Пять раз в ту ночь мы были на грани катастрофы! Пять раз! Извините за обилие восклицательных знаков.
Сменившись, долго не мог заснуть. В хижину задувало, с потолка капало, тренировочный костюм, засунутый, как обычно, за матрац, к стенке, подмок. Пришлось облачаться в морской водозащитный, желтый с красным капюшоном. В них мы похожи на цыплят.
СЕВЕР — ЮГ, ЮГ — СЕВЕР
Итак, мы недалеко от Маската. За четыре дня описали в Оманском заливе петлю и вернулись в исходную точку.
Стихия есть стихия.
Тур утром сказал, что нет нужды теперь править на север, и мы развернулись на юг. Но скоро обнаружилось, что нас несет на берег, и вновь развернулись. А еще через три часа опять повернули к югу, так как Норман принял радиограмму: судно из Матры вышло на рандеву.
Погода по-прежнему плохая, пасмурно, прохладно, все сырое. Идем к Маскату.
И снова поворачиваем на 180°: опускается темнота, и встреча с кораблем нынче не состоится.
Разбирали промокшее барахло, убирали лишнее с крыши. Привязали к брезентовой двери в хижину толстую палку, чтобы не развевалась на ветру.
Перед сном сидели с Туром на «завалинке» и заново переживали прошлую ночь. Да, «Тигрис» был на волоске. Это чудо, что посиживаем в холодке и видим, как из каюты льется неяркий уютный свет керосиновых ламп.
Тур признался, что, когда выскочил на наши вопли, ему померещилось, будто лодка уже выброшена на палубу черной громадины, а палуба — с доброе футбольное поле.
О размерах этих суперколоссов можно, кстати, судить по тому, что у них лифты высотой в одиннадцать этажей.
ВПЕРЕД В СМЫСЛЕ НАЗАД?
17 января прошло без событий. Продолжали двигаться на север; ежели ветер не переменится, быть нам скоро снова в Ормузском проливе вместо Индостана.
Тур берег нервы обычным своим способом: рукодельничал. Пришивал к брюкам внутренний карман и бубнил, что в случае чего всегда подработает как портной.
Я последовал его примеру: вытащил почти доделанную сумку и приспособил к клапану плетенный из веревочек силуэт «Тигриса». «Лучший сувенир на память о лодке»,— оценил мою работу Тур.
Норман запросил Бахрейн, почему не состоялась вчерашняя встреча. Ответили: буксирное судно не смогло к нам подойти из-за непогоды.
Тут начались шутки: «Представляете, стальной корабль не встретился с соломенным из-за непогоды, ха-ха-ха!» Шутки звучали невесело. Норрис уныло молчал.
Дождик не дал нам даже нормально пообедать, разбежались от стола кто
куда и доедали на корточках, прикрывая миски грудью. Но в них все равно лилось, и Эйч-Пи похвастался: «Видите? Не успел доесть, а уже помыта».
Дождем попорчено много продуктов из тех, что хранятся в ящике под мачтой и под столом. Клеенчатый мешок с моими драгоценными сухарями разорвался, перенес его под кухонный полог. Жаль, если сухари раскиснут.
Все меня сегодня раздражает. И что беспорядок в каютах, особенно в носовой, у молодежи. И что долго пришлось искать вахтенную куртку, ее место в хижине, а нашли с трудом наверху, на платформе, и не дознались, кто ее там бросил.
Говорил по радио с Ксюшей. Очень большая радость, но видел, что ребята завидуют и ревнуют, и оттого опять же раздражался, хотя не понять их и не извинить нельзя.
У всеобщей нервозности причина ясная. Часы экспедиции пущены в обратную сторону. Океан не желает нас принимать.
Не придется ли вновь просить оманские власти о прибежище? Или уж прямо — в Бахрейн?
Вахта у нас с Германом собачья, с полуночи до двух ночи.
ВПЕРЕД!
Стал к румпелю, взглянул на картушку. Дождались, черт побери, идем на восток, даже на юго-восток, как раз то, что надо.
Утром, правда, свернули к югу, и не начат ли новый замкнутый виток? Но настроение повысилось резко.
Выдвигаются прожекты посетить сперва Пакистан, потом Африку, потом еще что-нибудь. Легко человек забывает неудачи, и немногое нужно, чтобы в нем возродилась надежда.
Координаты наши приблизительны, вчера не удалось взять солнце. Сегодня Герман пытается реконструировать вчерашний путь задним числом. Делается это так:
— (С мостика). Норрис!
— Я.
— Какой курс ты держал?
— Сто двадцать.
— Какая была скорость?
— Приблизительно ноль-пять узла.
— На сколько градусов сносило?
— ?! (Асбьерн подсказывает: «Скажи — 150»). Сто пятьдесят.
— О'кэй.
«Невиновен»,— добавляю я, и все смеются. Манера спрашивать у Нормана чисто прокурорская.
Подобному же допросу подвергается Тур, затем Карло и так далее. Норман, по обыкновению,
