Эрик Сигал
Однокурсники
Посвящается Карен и Франческе, моим однокурсницам
Должно же существовать возможное обоснование причины, по которой человека переполняет кипучая радость оттого, что он — сын Гарварда, а не тот несчастный, кому, в силу ужасного невезения при рождении, суждено было стать выпускником Йеля или Корнелла.
Из дневника Эндрю Элиота
Через месяц состоится традиционный сбор моего выпуска по случаю двадцатипятилетия со дня окончания Гарварда, и я со страхом жду этого события.
У меня замирает сердце, как представлю себе, что увижусь со всеми однокашниками — успешными и знаменитыми, которые соберутся здесь в сиянии славы, тогда как мне за прошедшие годы и предъявить-то особо нечего, за исключением нескольких седых волос.
Сегодня мне принесли увесистый том в красном переплете — в нем описаны все достижения выпуска 1958 года. Честное слово, содержание этой книги вновь напомнило мне о собственной несостоятельности.
Я полночи не спал, листал книгу и разглядывал лица ребят: когда-то мы вместе учились, а теперь они стали сенаторами и губернаторами, известными учеными и прославленными врачами. Как узнать, кто из них добьется всемирного признания и однажды выступит с речью в городской ратуше в Стокгольме? А может, на лужайке перед Белым домом?
И ведь что удивительно, некоторые до сих пор женаты на своих первых женах.
Кое с кем из наиболее блестящих и успешных мы даже были довольно близкими приятелями. Мой бывший сосед по общаге — его я вначале принял за психа, — скорее всего, станет нашим следующим госсекретарем. Будущий ректор Гарварда — тот самый парень, который некогда брал у меня поносить одежду. Еще один, которого мы едва замечали, стал сенсацией среди музыкантов нашего поколения.
Самый отважный из всех отдал жизнь за свои идеалы. Его героизм достоин преклонения.
А мне лишь остается засвидетельствовать: лично я ничьих надежд не оправдал.
Я — последний из длинного списка представителей династии Элиотов, которые учились в Гарварде. Все мои предки были выдающимися личностями. Они блистали на всевозможных поприщах как во время войны, так и в мирное время — будь то церковь, наука или образование. Не далее как в 1948 году мой кузен Том получил Нобелевскую премию по литературе.
Однако с моим появлением в стенах Гарварда эта блестящая семейная традиция явно потускнела. Мне далеко даже до успехов Джареда Элиота (год выпуска 1703-й) — это благодаря его стараниям Америка узнала, что такое ревень.
И все же кое-что хотя бы отдаленно, но роднит меня с моими славными предшественниками. Они вели дневники. Так, преподобный Эндрю Элиот (выпуск 1737 года), в честь которого меня и назвали, не только отважно опекал свою паству, но и ежедневно вел записи, сохранившиеся до сих пор: в них он описывал все, что происходило при осаде Бостона в 1776 году, во время Войны за независимость.
А когда город освободили, он поспешил на собрание членов правления Гарварда, чтобы внести предложение о присвоении генералу Джорджу Вашингтону звания почетного доктора университета.
Его сын, унаследовавший от отца не только дар проповедника, но и умение писать, оставил после себя подробные сведения о первых днях Америки уже в статусе республики.
Разумеется, тут нечего и сравнивать, но я тоже всю свою жизнь веду дневниковые записи. Наверное, это единственное качество, которое досталось мне по наследству. Все эти годы я следил за всем, что происходит вокруг, даже если сам не участвовал в событиях.
Между тем душа у меня все равно уходит в пятки.
Студенческая жизнь
Мы принимали мир как данность. Сигареты
За двадцать с чем-то центов пачка, и бензин
Примерно в ту же цену за галлон. А секс
Был безопасным, трепетным и робким —
Зовите это рыцарством…
Владела психология умами,
Абстрактный смысл искали мы во всем.
Единственная жизненная ценность
Для нас была важна — наш личный мир.
И самое скандальное в портрете этом —
Не знали мы, что были поколением.
Каждый оценивающе оглядывал других: так тигры обычно смотрят на своих грозных соперников. Но в джунглях наподобие этих никогда не знаешь, где на самом деле таится настоящая опасность.
Дело было в понедельник, 20 сентября 1954 года. Самые лучшие и блестящие юноши мира в количестве одной тысячи ста шестидесяти двух человек выстроились в очередь у стен нелепого сооружения в стиле викторианской неоготики, известного под названием Мемориал-холл, мечтая быть зачисленными в Гарвард студентами. Это были будущие выпускники 1958 года.
Представлявшие полный спектр портновского искусства — от костюмов фирмы «Брукс бразерз» до «секонд-хенда» — молодые люди и вели себя по-разному: одни демонстрировали нетерпение или испуг, другие — скуку или даже беспомощность. Некоторые из новоявленных студентов проделали путь в тысячи миль, а кто-то — всего в пару кварталов. Но каждый из них понимал: им предстоит совершить величайшее путешествие всей своей жизни, и оно начинается здесь и сейчас.
Сын президента Либерии, Шадрах Тубман, прилетел из Монровии через Париж в нью-йоркский аэропорт Айдлуайлд [1], откуда его на посольском лимузине доставили в Бостон.
Джон Д. Рокфеллер IV скромно, без претензий, приехал поездом, идущим из Манхэттена, зато от Южного вокзала до Гарвардского двора он гордо прикатил на такси.
Принц Ага-хан, очевидно, возник просто ниоткуда. (Ходили слухи, будто он прилетел не то на ковре- самолете, не то на личном реактивном самолете.) Как бы там ни было, он, как все прочие смертные, тоже стоял в общей очереди, ожидая зачисления.
Эти первокурсники стали звездами еще до своего прибытия сюда. Едва родившись на свет, они сразу же привлекли к себе всеобщее внимание.
Но в тот день ранней осенью 1954 года более тысячи других комет ожидали своего звездного часа,
