самый момент, когда Тед Ламброс повернул назад голову и увидел девушку.
С тех пор он стал садиться на другое место — в первом ряду, но крайнее справа, так, чтобы можно было созерцать Сару и одновременно участвовать в учебном процессе. Дома в письменном столе он хранил «Реестр Рэдклиффа» и, как запойный пьяница, то и дело доставал журнал колледжа и тайно любовался ее фотографией. Скудную информацию о девушке, приведенную под снимком, он выучил наизусть. Она была из Гринвича, штат Коннектикут, посещала школу мисс Портер. Жила в общежитии Кэбот-холл — вряд ли он когда-нибудь наберется смелости ей позвонить.
На деле же ему не хватало духу даже просто обратиться к ней после занятий. Так он и жил целых два семестра, сосредоточивая свое внимание в равной степени на сложных формах греческих глаголов и на прелестных чертах лица Сары. И если, отвечая на вопросы преподавателя по грамматике, он демонстрировал смелость и решительность, то сказать хотя бы несколько слов ангельской Саре Харрисон ему не позволяла патологическая робость.
Но потом случилось нечто непредвиденное. Сара не смогла ответить на какой-то вопрос.
— Простите, мистер Уитмен, но мне никак не удается понять особенности гекзаметра Гомера.
— Чуть больше практики, и у вас все получится, — доброжелательно ответил профессор. — Мистер Ламброс, вы не могли бы прочесть вслух и перевести эту строку, будьте любезны.
Так все и началось. После занятий Сара сама подошла к Теду.
— Черт возьми, ты читаешь с такой легкостью. Как это у тебя получается?
Он едва смог призвать все свое мужество и ответить ей.
— Я бы с удовольствием помог тебе, если хочешь.
— О, спасибо. Я была бы тебе очень признательна, честно.
— Как насчет чашечки кофе в «Клюве»?
— Отлично, — сказала Сара.
И они вместе вышли из Север-холла и зашагали рядом.
Тед сразу понял, в чем ее трудность. Она совершенно игнорировала наличие «дигаммы» — греческой буквы, существовавшей в языке во времена Гомера, но с тех пор вышедшей из употребления, поэтому ее даже перестали печатать в текстах.
— Ты просто представь себе, где в слове можно поставить на первое место «w». Как, например, в oinos, которое тогда станет woinos, и сразу же напомнит тебе слово «вино», что оно и означает.
— Знаешь, Тед, ты так прекрасно объясняешь.
— Может, мне легче потому, что я грек, — сказал он с несвойственной ему стеснительностью.
Спустя два дня профессор Уитмен снова вызвал Сару Харрисон прочесть гомеровский гекзаметр. Она блестяще справилась с заданием, после чего с благодарной улыбкой взглянула через всю аудиторию на своего наставника, который не скрывал гордости за нее.
— Большое спасибо, Тед, — шепнула она ему, когда они выходили из класса. — Чем тебе отплатить?
— Ну, может, еще раз выпьешь со мной кофе.
— С удовольствием, — ответила она.
И улыбнулась так, что у него слегка подогнулись колени.
С тех пор встречи после занятий превратились в некий ритуал. Тед ждал их с нетерпением, подобно тому как благочестивый монах предвкушает заутреню. Разумеется, беседовали они на общие темы — в основном говорили о том, что проходили на занятиях в классе и особенно о греческом языке. Тед был предельно осторожен: он боялся нечаянным словом или жестом нарушить что-либо в их отношениях и утратить это платоническое чувство восторга.
И тем не менее их общение помогало обоим изучать предмет, который вел профессор Уитмен. Понятно, что Тед был сильнее в вопросах лингвистики, но Сару отличало знание научной литературы — в том числе дополнительной. Например, она прочла книгу Милмана Перри «L'epithete traditionnelle dans Homere» (на английский язык она не переводилась) и помогла Теду дополнить его представление о стилистике гомеровского языка.
Экзамен по предмету они оба сдали на «отлично» и победоносно перешли к изучению древнегреческой лирической поэзии с профессором Хвелоком. Но темы обсуждений только усиливали эмоциональное состояние Теда.
Все началось со страстного стихотворения Сапфо, которое они по очереди читали и переводили, сидя напротив друг друга за столом с исцарапанной ламинированной поверхностью.
И так далее по тексту весь шестнадцатый отрывок из Сапфо.
— С ума сойти, правда же, Тед? — воскликнула Сара. — Посмотри, как женщина выражает свои чувства, доказывая, что ее любовь превосходит все, что считается важным в мире мужчин. Для своего времени это было, наверное, очень смело.
— А меня больше всего удивляет то, как открыто она говорит о своих чувствах, без тени смущения. Это ведь очень непросто — и мужчинам, и женщинам.
Интересно, поняла ли она, что он говорит и о себе тоже?
— Еще кофе? — спросил он. Она кивнула и поднялась с места.
— Моя очередь.
Когда Сара отправилась к стойке бара, у Теда мелькнула мысль, не пригласить ли ее как-нибудь поужинать вечерком. Но тут же он впал в уныние. Куда ему — он же связан договором с «Марафоном», где надо быть с пяти до пол-одиннадцатого каждый божий день. И наверняка у нее уже есть парень. За такой девушкой любой будет рад приударить.
В знак приближающейся весны профессор Левин, который вел у Теда латынь, дал всей группе задание вне плана — прочесть знаменитый гимн «Pervigilium Veneris». И хотя в нем воспевается весеннее празднество в честь богини Венеры, покровительницы влюбленных, заканчивается гимн на трогательной и грустной ноте. Поэт сетует:
Из дневника Эндрю Элиота
Еще задолго до поступления в Гарвард я мечтал быть хористкой в кордебалете.
