Утром на следующий день после того, как кризис достиг кульминации и были совершены последние глупости, в Лабиринте Маджипура воцарилась странная тишина, как будто от изумления все лишились дара речи. Воздействие вчерашних экстраординарных событий только начало сказываться, хотя даже те, кто явился их свидетелем, все еще не могли до конца поверить в реальность произошедшего. По приказу нового понтифекса все министерства в то утро были закрыты.
И крупные и мелкие чиновники пребывали в чрезвычайном напряжении после недавних перемен и с радостью воспользовались этой возможностью, чтобы отоспаться, пока новый понтифекс и новый корональ — оба ошеломленные неожиданно доставшейся им властью — укрылись в своих личных покоях, чтобы обдумать резкие перемены, свершившиеся в их судьбах. А Калинтэйн наконец получил возможность увидеться со своей возлюбленной Силимур. С некоторой опаской — поскольку он почти не общался с нею весь последний месяц, а она была не из тех, кто легко прощает обиды, — он послал ей записку, в которой говорилось: «…признаю, что виновен в позорном невнимании, но теперь тебе, возможно, уже известна его причина. Если ты согласишься позавтракать со мной в кафе на дворе Шаров, я все тебе объясню».
Крайняя вспыльчивость была, пожалуй, единственным, но достаточно серьезным недостатком Силимур, и Калинтэйн боялся ее гнева. Они были любовниками уже около года и вот-вот собирались обручиться; все сановники двора понтифекса считали, что он сделал мудрый выбор. Силимур была красива, умна, хорошо разбиралась в политике и принадлежала к знатному роду: среди ее предков числились три короналя, в том числе не кто-нибудь, а сам легендарный лорд Стиамот.
Несомненно, она была бы идеальной парой для молодого человека, предназначенного для высокого положения. Хотя ему еще не минуло тридцати, Калинтэйн уже входил в наиболее близкое окружение понтифекса и выполнял обязанности, которые нечасто поручались столь молодым людям. Именно эти самые обязанности в последнее время не позволяли ему встретиться и поговорить с Силимур. Он не сомневался, что она будет ругать его, но, хотя и без большой уверенности, надеялся, что в конце концов простит.
Всю прошлую бессонную ночь безмерно уставший Калинтэйн мысленно репетировал длинную оправдательную речь, которая начиналась словами: «Как ты знаешь, последние недели я был занят срочными государственными делами, слишком деликатными для того, чтобы в деталях обсуждать их даже с тобой…» И преодолевая уровень за уровнем по пути к двору Шаров, он продолжал повторять про себя эти фразы. Призрачная тишина Лабиринта этим утром заставила его прочувствовать происшедшее с новой, еще большей остротой. Самые глубокие уровни, где размещались правительственные учреждения, казались совершенно пустыми. Выше он встретил лишь нескольких людей, да и эти немногие тесно сбивались в небольшие кучки в самых темных углах и перешептывались между собой, как будто произошел государственный переворот, что в некотором смысле было не так уж далеко от истины. Все провожали его взглядами. Кое-кто даже указывал пальцем. Калинтэйн поначалу недоумевал, как им удалось узнать в нем чиновника из понтифексата, но быстро вспомнил, что лицо его по-прежнему скрыто под официальной маской. Но он не стал снимать ее — в какой-то мере маска защищала его уставшие до боли глаза от слепящего искусственного света. Сегодня Лабиринт казался ему душным и гнетущим. Он жаждал ускользнуть из мрачных, подземных глубин, из уходивших по спирали ниже и ниже огромных залов, образовывавших этот невероятный город. За одну-единственную ночь Лабиринт стал ему неприятен.
На уровне, где располагался двор Шаров, он вышел из подъемника и прошел напрямик через причудливо отделанное необъятное пространство, украшенное тысячами загадочным образом висевших в воздухе сфер, — из-за которых это место и получило свое название, — к небольшому кафе на противоположной стороне. В тот момент, когда он вошел туда, часы пробили полдень. Силимур уже сидела за маленьким столиком возле задней стены, отделанной полированным ониксом, — он знал, что так будет: подчеркнутая точность входила в число ее излюбленных способов выражения неудовольствия. Она поднялась ему навстречу, но не подставила губы, а протянула руку — впрочем, этого он тоже ожидал — и улыбнулась строго и холодно. Калинтэйну ее красота показалась поистине ослепительной: короткие золотые волосы, зачесанные наподобие короны, искрящиеся бирюзовые глаза, полные губы, высокие скулы. Но в таком состоянии он с трудом мог вынести столь изумительное зрелище.
— Я так тосковал без тебя, — хрипло произнес он.
— Конечно. Долгая разлука была для тебя, несомненно, суровым испытанием…
— Как ты знаешь, я в последние недели был занят срочными государственными делами, слишком деликатными для того, чтобы в деталях обсуждать их даже с тобой…
Сейчас даже ему самому эти слова показались совершенно дурацкими, и он почувствовал облегчение, когда она прервала его.
— Об этом мы еще успеем поговорить, милый, — спокойно сказала она. — А сейчас, может быть, выпьем вина?
— Пожалуй… Да.
Она сделала еле заметный жест, и одетый в ливрею официант, надменного вида хьорт, немедленно подошел принять заказ и сразу же удалился.
— А ты что, не хочешь даже снять маску? — с легким удивлением спросила Силимур.
— Ах, да. Извини. Эти дни были такими тяжелыми…
Он снял и отложил в сторону закрывавшую верхнюю половину лица полоску с прорезями для глаз, которая служила отличительным знаком служителей понтифекса. Силимур присмотрелась к нему повнимательнее, и выражение праведного гнева на ее лице уступило место чему-то похожему на беспокойство.
— У тебя глаза совсем красные, а щеки бледные и ввалившиеся…
— Я почти не спал. Это было какое-то безумие.
— Бедный Калинтэйн.
— Неужели ты думаешь, что я не виделся с тобой потому, что мне так хотелось? Силимур, я находился в самом сердце этого безумия.
— Я понимаю. Вижу, каких усилий это стоило.
Он внезапно понял, что она не дразнила его, а, напротив, искренне сочувствовала, и что, возможно, все окажется проще, чем ему представлялось.
— Беда честолюбивого человека в том, что он нередко оказывается вовлеченным в дела, ему неподвластные, и поэтому у него не остается иного выхода, кроме как позволить этим делам поглотить себя. Ты слышала о том, что вчера сделал понтифекс Ариок?
Она с трудом сдержала смех:
— Да, конечно. Я хочу сказать, что до меня дошли слухи. Да и все хоть что-нибудь да слышали.