хижине на берегу Великого океана возле Тил-омона поедающим сладкие лиловые плоды, сок которых окрашивал щеки. Проснувшись, он обнаружил у дверей своей комнаты хьорта, одного из служащих архирежиманда, который передал приглашение от Голатор Ласгии. Тем вечером они пообедали вместе, а поздно ночью отправились к ней и там предавались любви с такой страстью, что их первая встреча могла бы показаться воплощением целомудрия. Деккерет не стал спрашивать ее, почему она отказывалась от встреч в две минувшие ночи, но во время завтрака — они сидели на мягкой шкуре гихорна, запивая золотистым вином изысканные кушанья, оба энергичные и свежие, хотя ни на минуту не сомкнули глаз, — она сказала:
— Жаль, что я не смогла провести с тобой больше времени на этой неделе, но нам по крайней мере удалось разделить твою последнюю ночь. Теперь ты уйдешь в пустыню Украденных Снов со вкусом моего тела на губах. Удалось мне заставить тебя забыть всех других женщин?
— Ты сама знаешь ответ.
— Хорошо. Прекрасно. Тебе никогда больше не придется обнять женщину; но последняя оказалась лучшей из всех. Немногим, согласись, так везет.
— Выходит, ты настолько уверена, что я погибну в пустыне?
— Оттуда возвращались единицы. Шансов на то, что я вновь увижу тебя, очень мало.
Деккерет чуть заметно вздрогнул — не от страха, а оттого, что разгадал мотивы поведения Голатор Ласгии. Какое-то болезненное свойство души, очевидно, вынудило ее проявлять к нему пренебрежение в течение двух суток, чтобы на третью ночь оба смогли проявить больше пыла, так как она была уверена, что вскоре он погибнет, и, видимо, испытывала особое удовольствие от сознания того, что станет его последней женщиной. Это соображение несколько охладило его. Если уж ему предстояло вскоре умереть, то ему было бы куда приятнее, если бы он провел с ней на две ночи больше, но, судя по всему, изящество мысленных построений этой женщины не позволяло ей опускаться до столь примитивных понятий. Он изысканнейшим образом распрощался с нею, не зная, встретятся ли они снова, не зная даже, желает ли этого сам, несмотря на всю ее красоту и искушенность в науке страсти нежной. Слишком много таинственных и опасных капризов дремало в этой женщине, ожидая своего часа.
Незадолго до заката Деккерет явился к вратам Пинитора на юго-восточной окраине города. Его нисколько не удивило бы, если бы Барджазид нарушил свое обещание; но нет, парящая лодка ожидала сразу же за изъеденной временем и ветрами песчаниковой аркой старинных ворот, а человечек стоял, прислонившись к боку машины. С ним были три спутника: вруун, скандар и стройный молодой человек с жестким взглядом — вероятно, сын Барджазида.
Барджазид чуть заметно кивнул, и гигантский четверорукий скандар схватил два объемистых мешка, которые принес с собой Деккерет, и небрежным движением закинул их в багажник машины.
— Ее зовут Хаймак Гран, — сказал Барджазид, — она не может говорить, но весьма неглупа. Она служит мне уже много лет, с тех пор, как я нашел ее почти что мертвую, онемевшую в пустыне. Вруун — Серифэйн Рейнаулион. Он частенько слишком много болтает, зато знает пустынные тропы лучше, чем любой другой житель этого города. — Деккерет небрежно махнул рукой маленькому многоногому существу. — С нами будет также мой сын Динитак, — закончил представление Барджазид. — Вы хорошо отдохнули, посвященный?
— Вполне, — ответил Деккерет, после бурной ночи проспавший большую часть дня.
— Мы передвигаемся главным образом по ночам, а в жаркое время дня разбиваем лагерь. Насколько я понимаю, мне следует провести вас Кулагским проходом и через необитаемую область, известную как пустыня Украденных Снов, в пастбищный район вокруг Гизин-Кор, где вы зададите скотоводам интересующие вас вопросы. А затем обратно в Толагай. Я ничего не забыл?
— Все совершенно верно, — сказал Деккерет.
Барджазид стоял неподвижно, словно и не собирался садиться в парящую лодку. Деккерет нахмурился было, но сразу же сообразил, в чем дело. Он вынул из кошелька еще три пятиреаловые монеты — как и в первый раз, две отчеканенные при Пранкипине и третью, сияющую монету лорда Престимиона. Он вручил их Барджазиду, а тот щелчком подбросил вверх новую монету и перебросил ее сыну. Юноша подозрительно взглянул на яркую монету.
— Это новый корональ, — пояснил Барджазид. — Присмотрись к его лицу. Нам придется часто его видеть.
— Ему предстоит великолепное царствование, — сказал Деккерет. — Он превзойдет величием даже лорда Конфалюма. Волна нового процветания уже начала распространяться по северным континентам, а они и прежде совсем не бедствовали. Лорд Престимион — энергичный и решительный человек, имеющий честолюбивые планы.
Барджазид пожал плечами:
— События на северных континентах нас почти не затрагивают, и, в общем-то, процветание Алханроэля или Зимроэля вряд ли хоть как-то отзовется на Сувраэле. Но мы рады, что Божество благословило нас еще одним великолепным короналем. Может быть, он когда-нибудь случайно вспомнит, что существует еще и южная земля, на которой тоже живут его подданные. Ну, а теперь пора в путь.
Врата Пинитора обозначали четкую границу между городом и пустыней. С одной стороны раскинулся район приземистых, безликих, обнесенных стенами вилл, а с другой — за пределами городского периметра — лежала одна лишь бесплодная пустошь. Ничто не нарушало впечатление безжизненности равнины, кроме полосы широкого мощеного тракта, глубоко врезавшегося в неровности местности. Дорога, словно рана, медленно ползла вверх, к гребню горного хребта, окружавшего Толагай.
Жара стояла невыносимая. Ночью в пустыне было заметно холоднее, чем днем, но палящий зной по- прежнему ощущался. Хотя огромный сверкающий глаз солнца скрылся за горизонт, оранжевые пески излучали накопленное за день тепло и воздух над ними мерцал и, казалось, шипел, словно тлеющие угли в камине. Дул сильный ветер. Деккерет заметил, что с наступлением темноты его направление изменилось на противоположное, и теперь он дул из сердца континента в сторону моря, но разницы при этом не было никакой: что береговой ветер, что морской бриз — оба были одинаково иссушающими и не знали никакой пощады.
В ясной атмосфере пустыни свет звезд и лун казался необыкновенно ярким, а помимо них можно было заметить еще и жар, исходящий от земли, — странное призрачное зеленоватое сияние, неровно разбросанными пятнами истекавшее от откосов вдоль обочин тракта. Деккерет спросил, что это такое.
— Растения, — объяснил вруун. — Они испускают в темноте свет. Прикосновение к такому растению всегда очень болезненно, а зачастую бывает даже смертельным.
— Как я смогу узнать их при дневном свете?
— Они растут в расселинах скал и похожи на пучки измятой проволоки. Не все растения, которые так выглядят, опасны, но вы поступите правильно, если будете держаться подальше от любого из них.
— А также и любого другого, — вмешался в разговор Барджазид. — В этой пустыне растения хорошо защищаются, и порой самыми удивительными способами. Даже наш собственный сад и то каждый год преподносит нам какой-нибудь новый неприятный сюрприз.
Деккерет кивнул. Он, конечно, не собирался прогуливаться в этих местах, но если уж ему вдруг пришлось бы так поступить, то следовало принять за правило ни к чему не прикасаться.
Старая парящая лодка на протяжении всей жаркой ночи медленно, с трудом, но без остановок ползла вверх по крутой дороге. Пассажиры мало разговаривали между собой. Женщина-скандар сидела за рулем, вруун Серифэйн Рейнаулион устроился рядом с нею и иногда делал замечания по поводу состояния дороги; двое Барджазидов молча расположились на заднем сиденье, предоставив Деккерету возможность с возрастающей тревогой рассматривать адский пейзаж.
Беспощадный молот солнца измял, изувечил, исковеркал землю. Вся влага, которую принесла сюда зима, давно улетучилась, оставив в почве корявые трещины. Поверхность земли была вся рябая — это ветер непрерывно драл ее струями песка, — а редкие низкие и чахлые растения, несмотря на множество разновидностей, казались одинаково кривобокими, замученными, скрюченными и узловатыми. К жаре Деккерет начал постепенно привыкать: она просто облекала, подобно коже, и спустя некоторое время любой человек мог смириться с этим. Но напоминающее о смерти уродство всего, что он созерцал, сухое, равнодушное однообразие окружающего пейзажа смущали его душу.
