походило на тот пейзаж, который он намеревался запечатлеть. Картина получилась неприятная и тревожная, нисколько не похожая на прежние работы Териона Нисмайла, — мрачная и болезненная живопись, извращенная непреднамеренными диссонансами.
— Тебе не нравится? — спросила она.
— Это не то, что сложилось в моих мыслях.
— Все равно… какое чудо — сделать картину таким вот образом, да еще столь прекрасную…
— Ты считаешь ее прекрасной?
— Изумительной! А что, ты не согласен?
Нисмайл пристально взглянул на девушку. Это? Прекрасно? Он пытался понять, льстит ли она ему, либо совершенно не обладает художественным вкусом, либо искренне восхищается тем, что он сделал. Эта вымученная живопись, это мрачное и чуждое произведение…
Чуждое!
— Тебе не нравится, — сказала она. На сей раз это был не вопрос, а утверждение.
— Я не работал почти четыре года. Вероятно, мне следует начинать постепенно, не торопясь, и тогда все понемногу встанет на свои места…
— Я испортила твою картину, — сказала Сэрайс.
— Ты? Не говори глупостей.
— Сюда примешалось мое сознание. Мое видение мира.
— Я же сказал тебе, что холсты настроены только на меня. Я могу находиться среди тысячной толпы, и это не повлияет на мою живопись.
— Но возможно, я отвлекла тебя, как-то вмешалась в твои мысли?
— Ерунда.
— Я немного прогуляюсь, а ты тем временем напиши другую картину.
— Нет, Сэрайс. И эта получилась отлично. Чем больше я смотрю на нее, тем больше она мне нравится. Знаешь что: давай пойдем домой, поплаваем, съедим двикка и займемся любовью. Как тебе такой план?
Он снял холст с подрамника и скатал его в трубочку. Но ее слова подействовали на него сильнее, чем он был готов признать. Вне всякого сомнения, в процесс его живописи вмешалось нечто странное. Что, если она все же сумела каким-то образом повлиять на него, если скрытая за очаровательной внешностью молодой женщины сущность души метаморфа каким-то образом отразилась в его собственной душе, окрасив импульсы его сознания чуждым оттенком…
Они молча шли вдоль речки. А когда оказались на лугу, где росли болотные лилии и где Нисмайл впервые увидел метаморфа, он вдруг как бы со стороны услышал свой голос:
— Сэрайс, я должен у тебя кое-что спросить.
— Что?
Он не хотел задавать этого вопроса, но не мог сдержаться.
— Ты не человек, не так ли? На самом деле ты метаморф, правда?
Она посмотрела на него широко раскрытыми наивными глазами, ее щеки зарделись.
— Ты говоришь серьезно?
Он кивнул.
— Я — метаморф? — Она рассмеялась, но не очень убедительно. — Какая дикая мысль!
— Ответь мне, Сэрайс. Посмотри мне в глаза и ответь.
— Терион, отвечать на такой дурацкий вопрос просто глупо.
— Прошу тебя.
— Ты хочешь, чтобы я доказала, что я человек? Но как мне это сделать?
— Я хочу, чтобы ты сказала мне, что являешься человеком. Или же кем-нибудь еще.
— Я человек, — сказала она.
— И я могу этому верить?
— Это уже твое дело. Ты просил, чтобы я ответила, и я ответила. — Ее глаза сияли радостным блеском. — Разве я кажусь не человеком? Разве я веду себя не по-человечески? Я похожа на подделку?
— Возможно, я не в состоянии уловить разницу.
— А почему ты решил, что я метаморф?
— Потому что в этих джунглях живут только метаморфы. По-моему, логично. Даже несмотря на то… даже… — Нисмайл замялся. — Ладно, хватит. Я получил ответ на свой вопрос. Это было действительно глупо с моей стороны. Оставим эту тему. Ладно?
— Какой-то ты странный! Ты, наверное, рассердился на меня. Ты считаешь, что я испортила твою картину.
— Это не так.
— Ты не умеешь врать, Терион.
— Хорошо. Что-то — не знаю что — испортило мою картину. У меня получилось совсем не то, что я представлял.
— Тогда нарисуй другую.
— Так и сделаю. Позволь мне нарисовать тебя, Сэрайс.
— Я уже говорила тебе: не хочу.
— Но мне это нужно. Я должен увидеть, что происходит в моей собственной душе, и единственный способ выяснить это…
— Нарисуй двикковое дерево, Терион. Нарисуй хижину.
— Но почему бы мне не нарисовать тебя?
— Это будет мне неприятно.
— Ты все время крутишься вокруг да около. Ну что может быть в живописи такого…
— Пожалуйста, Терион.
— Ты боишься, что я увижу тебя и представлю на холсте в таком виде, который тебе не понравится? Я прав? Что, нарисовав тебя, я получу другой ответ на мой вопрос?
— Ну, пожалуйста…
— Позволь мне нарисовать тебя.
— Нет.
— Объясни почему.
— Я не могу, — беспомощно сказала она.
— Тогда ты не можешь отказаться. — Он принялся доставать холст из мешка. — Прямо сейчас, здесь, на лугу. Ну же, Сэрайс. Встань около ручья. Это займет всего несколько минут…
— Нет, Терион.
— Сэрайс, если ты любишь меня, то не станешь больше отказываться.
Это была неуклюжая попытка шантажа, и он сам устыдился своих слов. А Сэрайс они возмутили: Нисмайл увидел в ее глазах жесткий блеск, которого никогда не замечал прежде. Они долго и напряженно смотрели друг на друга. Наконец Сэрайс холодно, без выражения, произнесла:
— Не здесь, Терион. В хижине. Раз ты настаиваешь, я позволю тебе нарисовать меня там.
За весь оставшийся путь оба не проронили ни слова.
Нисмайл уже и рад был бы отказаться от своего решения. Он силой вынудил ее согласиться, и он почти жалел о том, что не может отступить с выигранной позиции. Но возврата к легким гармоничным отношениям первых дней быть уже не могло, и он должен был получить так необходимые ему ответы. Чувствуя себя неловко и скованно, он начал готовить холст.
— Где мне встать? — спросила она.
— Где угодно. Над ручьем. Возле хижины.
Ссутулившись, шаркая ногами, она поплелась к хижине. Нисмайл кивнул и, ощущая на душе неимоверную тяжесть, начал готовиться к входу в транс. Сэрайс с негодованием смотрела на него. В глазах у нее стояли слезы.
— Я люблю тебя! — во весь голос прокричал Нисмайл. Последнее, что он успел увидеть, прежде чем веки его сомкнулись, была внезапная перемена, произошедшая с Сэрайс: ее сутулость исчезла, плечи расправились, глаза ярко вспыхнули, на губах заиграла улыбка…
