несколько легкомысленном мире, как Маджипур, и на первых порах покупателей у Нисмайла было немного. Но спустя непродолжительное время его картины поразили воображение герцога Квирайнского, уставшего от солнечной ясности и совершенных пропорций. Благодаря патронажу герцога, работы Нисмайла вновь вошли в моду в высшем свете, и на склоне лет художника все его новые работы раскупались мгновенно.
Ему очень многие подражали, но никто не достиг успеха; его имя постоянно было на устах критиков и биографов.
— Ваши картины настолько сумбурны и странны, — сказал ему один ученый. — Неужели вы изобрели какой-то способ, благодаря которому можете переносить на холст свои сновидения?
— Я работаю только по памяти, — отрезал Нисмайл.
— Осмелюсь предположить, что в вашей памяти скрыто нечто болезненное.
— Ни в малейшей степени, — ответил Нисмайл. — Вся моя работа преследует единственную цель: попытаться вернуть время радости, время любви, самый счастливый и драгоценный период моей жизни.
Говоря это, он смотрел мимо собеседника, вглядываясь в стелившуюся вдали пелену тумана, густого и мягкого, как шерсть; туман бесшумно растекался между могучими стволами высоких стройных деревьев, связанных между собой запутанной сетью лиан.
ПРЕСТУПЛЕНИЕ И НАКАЗАНИЕ
Совершить убийство оказалось удивительно легко. Маленький Глейм стоял перед открытым окном крохотной комнаты на верхнем этаже таверны в Вугеле, где у них с Халигомом была назначена встреча. Халигом расположился возле кушетки. Переговоры не ладились. Халигом попросил Глейма подумать еще раз.
— Вы тратите впустую мое и свое время, — пожал плечами Глейм. — Я не слышу от вас никаких разумных доводов.
В этот момент Халигому показалось, что Глейм и только Глейм стоял между ним и той спокойной жизнью, которую он, по собственному глубокому убеждению, заслужил, что Глейм был его врагом, его Немезидой, его гонителем. Халигом неторопливо подошел к ничего не подозревавшему собеседнику и внезапным плавным движением перекинул его через подоконник.
На лице Глейма появилось изумленное выражение. Удивительно долгое мгновение он висел в воздухе, как будто что-то поддерживало его, а затем полетел в стремительную реку, протекавшую под самой стеной таверны, почти без всплеска упал в воду и сразу же был увлечен течением в сторону отдаленных предгорий Замковой горы. Спустя несколько мгновений его уже невозможно было разглядеть.
Халигом посмотрел на свои ладони, как будто увидел их впервые, как будто они только что выросли на его запястьях. Он не мог поверить, что они сделали то, что сделали. Он снова увидел себя идущим к Глейму; снова увидел изумленное лицо Глейма, повисшего в воздухе; снова увидел Глейма, исчезавшего в темной реке. Вероятно, Глейм был уже мертв. Если же нет, то должен был умереть через минуту-другую. Халигом знал, что его рано или поздно найдут на каменистой отмели где-нибудь возле Канзилейна или Перимора и так или иначе определят, что это торговец из Гимкандэйла, пропавший неделю или десять дней тому назад. Но неужели у кого-нибудь найдутся основания подозревать, что он был убит? Убийство — весьма редкое преступление. Он мог упасть в воду. Он мог спрыгнуть туда. Даже если кому-то удастся доказать — одно Божество ведает как, — что жизнь Глейма оборвана насильственным способом, то все равно, разве удастся им обнаружить, что Сигмар Халигом, прибывший из города Сти, выбросил его из окна таверны в Вугеле? Этого не может быть, убеждал себя Халигом. Но слова не могли изменить истинной сути ситуации, которая состояла в том, что Глейм убит, а Халигом стал его убийцей.
Убийцей? Это новое звание удивило Халигома. Он прибыл сюда не для того, чтобы убить Глейма, а лишь для переговоров с ним. Но переговоры не задались с самого начала. Глейм, маленький въедливый человечек, наотрез отказался признавать свою ответственность за поставку дефектного оборудования и заявил, что, судя по всему, вина лежит на приемщиках Халигома. Он отказался не только платить, но даже проявить хоть какое-то понимание и сочувствие относительно трудностей, возникших по его вине в финансовых делах Халигома. И пока Глейм произносил свою речь, — мягкий, но непреклонный отказ, — он, казалось, все больше раздувался от важности, пока его фигура не заполнила собой буквально весь горизонт. Все в нем было неприятно Халигому, и он желал лишь избавиться от мерзкого человечка, чего бы ему это ни стоило. Если бы он приостановился, чтобы подумать о своем поступке и его последствиях, он, конечно, не стал бы выбрасывать Глейма из окна, ибо Халигом ни в коей мере не испытывал тяги к насилию. Но он не сделал ни того ни другого, и теперь Глейм был мертв, а жизнь Халигома кардинальным образом изменилась: за какую-то секунду он из Халигома — коммерсанта, торговавшего точными инструментами, превратился в Халигома-убийцу. Как неожиданно! Как странно! Как ужасно!
И что теперь будет?
Халигом почувствовал озноб; его затрясло, как от холода, и в то же время он весь покрылся потом, а в горле пересохло. Он закрыл окно и опустился на кушетку. Он понятия не имел о том, что нужно было сделать дальше. Пойти и сообщить о происшедшем имперским чиновникам? Признаться, сдаться властям и отправиться в тюрьму — или где там держат преступников? Он совершенно не был готов ни к какому действию. Ему доводилось читать предания глубокой старины, древние мифы и сказки, старые истории о преступлениях и карах, но, насколько ему было известно, об убийствах давно уже забыли, и пути их расследования, равно как и способы искупления, наверное, напрочь исчезли из памяти, рассыпались в прах. Он ощущал себя доисторическим человеком, первобытным существом. В известной истории о морском капитане, возглавлявшем в давно минувшие дни злополучную экспедицию, намеревавшуюся пересечь Великий океан, рассказывалось о том, как капитан выбросил за борт сошедшего с ума члена экипажа, после того как тот убил кого-то еще. Такие рассказы всегда казались Халигому неправдоподобными и дикими. Но теперь он с бездумной легкостью сам превратил себя в такую же легендарную фигуру, в монстра, отнимающего человеческие жизни. Ему никогда уже не вернуться к прежнему состоянию.
Первое, что необходимо сейчас сделать, это выбраться из таверны. Если кто-нибудь видел падение Глейма — что, впрочем, маловероятно, так как таверна стояла на самом краю обрыва над рекой, а Глейм выпал через обращенное к реке окно и был сразу же подхвачен стремительным потоком, — то не имело никакого смысла сидеть здесь, дожидаясь появления стражи. Он быстро упаковал свой чемоданчик, убедился, что ничего из вещей Глейма в комнате не осталось, и спустился вниз. За столом портье сидел хьорт.
— Я хотел бы рассчитаться, — сказал Халигом, вынув несколько крон.
