парохода применяться не будут до 24 часов этого дня. Нельзя, однако, поручиться, что финская сторона или ее покровители из других стран в провокационных целях не потопят корабль с советскими дипломатами и, конечно, вместе с вами, нашими союзниками, на борту, чтобы ярче разжечь пожар начавшейся войны.
Капитан испуганно спросил:
— Какая это страна?
— Вам лучше знать, господин капитан, какая это может быть страна, — уходя, заметил я ему.
На этом пути мы пережили еще несколько приключений. Наш пароход, не дойдя до таллиннского порта километров десять-пятнадцать, остановился, и капитан никак не мог объяснить причину стоянки. Наступила темная холодная ночь с порывистым ледяным ветром. Каждый из нас надел уже все теплые вещи, которые оказались в чемоданах. Утро следующего дня встретило нас на том же месте, где были вечером. Мы были голодны и простужены. Продукты питания кончились, финны дали их на пять часов. На наши требования к капитану объяснить, в чем причина стоянки, он, разводя руками, сказал, что на его запросы таллиннский порт не отвечает, а ссылается на военные власти. Надежда на скорый приход в Таллинн иссякла. Пришлось пригласить капитана судна и потребовать от него организации питания для советских граждан. Его спросили, почему немецкие граждане, разместившиеся на пароходе в Хельсинки, получают обед с кухни парохода, в то время как советским гражданам отказывают, ссылаясь на отсутствие запасов продуктов. По этому поводу мы ему резко заявили, что по всем международным законам и правилам вежливости дети и женщины в первую очередь обеспечиваются питанием, и кто этого не делает, роняет честь страны, которую представляет.
— О вашем отношении к советским гражданам на пароходе мы будем вынуждены сообщить немецкому послу в Таллинне, — сказал я и направился к выходу из каюты. Было видно, что последние слова подействовали на него. Он просил не создавать конфликта и тут же распорядился обслуживать наших людей так же, как немецких.
Капитан свое обещание выполнил, но повар в каждую тарелку наливал только две ложки супа, повторяя, что делает это по распоряжению капитана. После улаживания вопроса о питании потребовали от капитана объяснить, почему до сих пор корабль не прибыл в таллиннский порт.
— Потому, что он закрыт по распоряжению властей Эстонии. И еще неизвестно, будет ли разрешен заход в него, — сказал капитан.
Только на следующие сутки поздно ночью мы прибыли в таллиннский порт и сразу попали в горячие объятия советских дипломатов в Таллинне, встречавших нас. Тут же на территории порта у трапа советское посольство организовало кофе, чай, бутерброды, догадавшись, что прибудут голодные и измученные люди. Советский посол пригласил нас к себе и рассказал о положении на фронтах советско-финской войны. Особо подчеркнул о сильном налете на Хельсинки на следующие сутки после нашего отплытия. Порту нанесены большие разрушения, и он не в состоянии принимать как гражданские, так и военные корабли.
Утром следующего дня, отдохнувшие и обогретые, мы поездом выехали на родину.
По приезде в Москву я сразу позвонил на работу и доложил об эвакуации и возвращении всех советских граждан на родину, кроме двоих, которых по указанию Наркоминдела оставили в здании представительства для охраны имущества.
Первым вопросом ко мне, когда я явился к начальнику разведки Фитину, было: удалось ли Герте Куусинен переправить в Швецию финских коммунистов? Пришлось подробно рассказывать, что происходило в день моего возвращения в Хельсинки. Причина неявки Герты неизвестна, но, по всей видимости, она вечером того же дня была арестована. Рассказывая об этом Фитину, счел необходимым спросить его о причине переноса даты начала войны на три дня раньше, чем это было запланировано.
— Откуда ты это знаешь? — спросил он.
— В день своего отъезда из Москвы я поинтересовался у Берии, сколькими днями располагаю для выполнения задания Центра, на что он ответил — тремя днями. Тогда я и узнал.
Оказалось, что и Фитин не знал причину переноса сроков начала войны. При мне он позвонил наркому и доложил о благополучной эвакуации всех советских граждан из Финляндии, затем сообщил Берии, что задание Сталина не удалось выполнить из-за начала войны и бомбардировки города Хельсинки в день моего возвращения туда. Нарком предложил написать записку в Политбюро с изложением всех вопросов, решение которых поручалось Наркомвнуделу.
В тот же день записка была написана, подписана наркомом и отправлена в инстанцию.
Так завершилась первая поездка в Финляндию продолжительностью 27 дней. Руководство разведки предоставило мне пятидневный отпуск, чтобы я пришел в себя от бессонных ночей и напряженных дней.
Когда я возвратился из отпуска, руководство Наркомвнудела утвердило меня резидентом вновь создаваемой резидентуры в Финляндии, моим заместителем был назначен В. Я., с которым в трехнедельный срок мы составили план предстоящей (в дни войны) работы.
Любопытно, что финансовое управление Наркомата мои миллионы не приняло. В Госбанке также ответили отказом, поскольку получателем таковых НКВД у них не значится. Так замкнулся круг с деньгами. На мою просьбу принять эти деньги на приходную ведомость ИНО Фитин неохотно согласился, опасаясь, как бы чего не вышло…
Снова в Хельсинки после «Зимней войны»
На первом этапе войны наши войска целый месяц сражались, только чтобы подойти к главной линии обороны — «линии Маннергейма». Надо было преодолеть полосу обеспечения, насыщенную развитой системой многополосных заграждений. Вся она была перегорожена колючей проволокой, перекопана рвами, прикрыта надолбами и оборонялась войсками, размещенными в долговременных огневых точках (дотах) или в дерево-земляных дзотах. В промежутках таких заграждений были расставлены противопехотные, противотанковые фугасы большой взрывной силы. Отступая, финны расставляли мины, замаскированные под чемоданы, патефоны, велосипеды, бумажники, часы, радиоприемники. Стоило слегка сдвинуть предмет с места, как раздавался взрыв. Лестницы и пороги домов, колодцы, пни, корни деревьев, лесные просеки и опушки, обычные дороги были усеяны минами. Наша армия несла большие потери. Миноискателями она, оказывается, тогда не располагала.
Только в начале декабря наши войска подошли к мощным укреплениям «линии Маннергейма» и попытались с ходу прорвать ее, но не смогли сделать это. Позднее сами доты так и не были разрушены.
Более мощной артиллерии для разрушения их в 7-й армии не было.
Во второй раз после артподготовки наши войска двинулись на штурм «линии Маннергейма». Однако безуспешно. Отсутствие опыта и мощной артиллерии по разрушению такого рода укреплений к успеху не привели. Ни с чем подобным Красная Армия раньше не сталкивалась. Доты молчали, а когда наши танки устремлялись вперед, они открывали огонь и подбивали их.
Не было специальных штурмовых групп для борьбы с дотами и дзотами.
Только когда подтянули артиллерию большой мощности резерва Главного командования армии, доты стали разрушать.
Прорыв «линии Маннергейма» стоил нам многих десятков тысяч убитых солдат и офицеров.
Для дальнейшего наступления в сторону Выборга не хватало солдат и техники. Началась срочная переброска дивизий из других округов, и ко времени второго этапа наступления — 11 февраля 1940 года — армия была увеличена почти в четыре раза.
Несмотря на большое превосходство в войсках и технике, продвижение войск задерживалось новыми полосами укрепленных районов и упорным сопротивлением финской армии.
Перед Выборгом оказался очередной укрепленный район двухполосного типа, рассчитанный на круговую оборону.
После месяца боев Выборг был взят, 12 марта был подписан мирный договор. По официальным данным, наши потери в «зимней войне» составили: 289 тысяч убитых, раненых и обмороженных. Финляндия потеряла 66 тысяч человек убитыми и ранеными.