их профессии разведчика. Перед Берией вы будете отчитываться за изучение финского языка, а у меня будешь отчитываться за обучение разведчиков разведывательной практике и успехах в их агентурной работе.
Я ответил ему, встав по стойке «смирно»:
— Все усвоил.
После такой короткой инструкции мы дружески обнялись, пожелав друг другу успехов, и я пошел домой готовиться к отъезду в Хельсинки.
На следующий день я вылетел через Стокгольм в Хельсинки. В тот же день позвонил в протокольный отдел финского МИДа. К телефону подошел шеф отдела — Хаккарайнен. Он как и прежде, до войны, сердечно поприветствовал меня и свел с генеральным секретарем МИДа.
Генеральный секретарь МИДа (приравненный по положению к заместителю министра) принял меня сдержанно и настороженно. Было видно, что в МИДе еще не очнулись от кошмара войны. Окна здания были замаскированы черной бумагой, а окна первого этажа закрыты мешками с песком. Я повел беседу по деловым вопросам и дружески заметил, указывая на заклеенные черные окна, что, наверное, уже пора сменить черный цвет глазниц войны на мирный солнечный свет. Генсек МИДа заговорил теплее и мягче, как бы извиняясь, что еще не успели почувствовать мир и привести в порядок здания и улицы. Дальнейший разговор принял непринужденный характер. Он рассказал, что война вызвала большую разруху и принесла много человеческих жертв, но, к великой радости, из членов его семьи никто не пострадал. В заключение беседы я заметил, что было бы желательно через прессу сообщить о начале работы советского представительства в Финляндии. Свое обещание он выполнил.
От МИДа до гостиницы «Торни» решил пройти пешком. Город мне показался мертвым, грязным и запущенным. Были видны разрушения и обгорелые остовы зданий. Редкие пешеходы торопливо протискивались среди мешков с песком у каждого подъезда и проходов в подвалы.
Первая неделя в Хельсинки прошла в хлопотах по организации ремонта здания советского представительства, которое пострадало от взрывов авиабомб, падавших недалеко от него.
На другой день после аккредитации в МИДе я позвонил шефу протокола и попросил его ускорить передачу нам двух сотрудников представительства, оставленных для охраны имущества после отъезда на родину всего аппарата посольства. Хаккарайнен ответил, что он в курсе этого вопроса и примет меры по ускорению передачи их нам как военнопленных, а не как вражеских шпионов, чего добивается полицейское управление.
Слово свое он сдержал. Рано утром следующего дня, когда город еще спал, двое полицейских доставили ко мне наших граждан, как бывших военнопленных. На мою просьбу об оставлении их на некоторое время в представительстве для работы по хозяйству шеф протокола сразу дал согласие на срок, который мне потребуется.
Рассказывая об условиях своего пребывания в концлагере, они сообщили, что в одном из бараков концлагеря, отгороженного от остальных зданий колючей проволокой, видели Герту Куусинен и несколько финнов, которые бывали на праздничных приемах в представительстве.
За две недели финские рабочие отремонтировали здание представительства. Работали они добросовестно и хорошо провели ремонт.
В конце марта 1940 года в Хельсинки прибыл посланник Зотов и основной состав сотрудников советских учреждений. В их числе и работники резидентуры. Вскоре посланник Зотов со своими советниками поехал вручать верительную грамоту президенту Финляндии — Каллио.[7] Это был глубокий немощный старик. После краткой беседы наедине с посланником президент вышел к нам. Он был мрачен и невежлив. Насупившись, заметил, что новый дипломатический состав посольства весьма молод. На это Зотов ответил, что дипломатический состав намерен работать по развитию дружественных отношений между нашими странами со всей силой молодости. Президент промолчал.
Встречи разведчиков в марте среди журналистов, в деловом мире, в правительственных и партийных кругах показали, что значительная часть финнов остается враждебно настроенной к нашей стране. Это обстоятельство заставило нас собрать совещание работников резидентуры, на котором подробным образом обсудили политическую ситуацию в стране и предложения по организации работы в таких условиях. Мы закрепили за каждым из нас объекты проникновения, чтобы не путаться под ногами друг у друга. Моему заместителю Ш. У., экономисту по образованию, определили министерство промышленности и внешней торговли, ведущие концерны страны, Ж. Т. — всю прессу и местных журналистов; К. С. — как корреспонденту и знающему английский язык — поручили разрабатывать иностранных журналистов, аккредитованных в стране, и местных корреспондентов буржуазных финских газет. Н. Ф., как консулу дипломатического представительства, — разрабатывать консульский отдел МИД и дипломатов капиталистических посольств в Хельсинки. Разведку и сотрудников МИД Финляндии поручили Л. Е., как отлично знающему финский язык. Среди финнов его принимали за соотечественника. На себя я взял правительство, парламент, социал-демократическую партию, коалиционную и Аграрный союз. В таком порядке мы приступили к поискам и установлению контактов с подходящими для нас лицами.
— В наших условиях, — сказал я, — когда в резидентуре только один человек владеет финским языком, а остальные только иностранными языками, и то слабо, ситуация складывается трудной. Нам надо избежать установившейся практики, когда впервые прибывающие работники со слабым знанием языка страны хватаются за первого человека, с которым сталкиваются по работе, начинают его разрабатывать, и… потом выясняется, что тот не располагает никакими возможностями.
Учитывая такую тенденцию, пришлось всех предупредить, чтобы к подбору объектов для разработки относились со всей ответственностью, и, естественно, предварительно каждую такую кандидатуру требовалось обсудить с резидентом.
— Наши беседы, — сказал я, — должны носить дружеский, доброжелательный характер, где бы указывалось, что Советский Союз не хотел войны с Финляндией. За уступку части Карельского перешейка отдавал территории в два раза больше в Центральной Карелии. На войну с нами их толкнули лидеры шюцкора и правящая элита, давно мечтавшая отторгнуть у нас северные районы до Урала и т. д. Такой беседой мы будем вызывать у собеседника желание высказать его личную точку зрения на войну, а это даст нам возможность с первого контакта с ним определить план наших действий.
На этом же совещании мы подготовили письмо в адрес Берии, где высказали наши предложения, которые способствовали бы, на наш взгляд, изменению в лучшую сторону отношения Финляндии к Советскому Союзу. Мы просили ускорить обмен военнопленными, поскольку в Финляндии распространяются слухи, что их пленных русские будут судить и отправлять в Сибирь. Раненых и больных желательно отправлять в сопровождении медицинской сестры, что произведет большое впечатление на общественное мнение в стране. Отправку финнов с территории, отошедшей по договору к СССР, проводить корректно и без потерь их имущества, так как враждебные нам лица распространяют на этот счет зловредные слухи. Желательно также опубликовать в местных газетах одну-две статьи отъезжающих на родину финнов, в которых выражалась бы благодарность за хороший порядок при их репатриации. По линии торговых отношений просили согласия на переговоры нашего торгпреда с крупнейшей кораблестроительной фирмой «Вяртсиля» о строительстве для СССР крупнотоннажных судов и ремонте старых, что будет способствовать сокращению безработицы. И, наконец, просили ускорить вывод советских войск с территории, которая по договору осталась за Финляндией.
Ответ Наркомвнудела пришел быстро. Сообщалось, что наши предложения приняты и на места даны соответствующие указания.
Месяца через два мы почувствовали наступающую оттепель. Стали оживляться связи. При встречах финны стали улыбаться, исчезли «бычьи» взгляды.
Свои визиты к довоенным источникам начал с Анны. Она оказалась очень общительной и энергичной женщиной, которая всегда была в курсе политического климата в стране. Имея прямую причастность к
