случаю замерзания льдов в районе Архангельска порт прекращает свою работу. Нам рекомендовали вернуться в Карелию до пересадочной станции Обозерская и поехать оттуда в Мурманск, куда караваны судов будут приходить на разгрузку всю зиму. Так и сделали, с трудом добились трех билетов и ночью того же дня поездом отправились в путь. Когда прибыли на пересадочную станцию, то увидели, что желающих ехать в Мурманск оказалось раза в три больше, чем сидячих мест. Что делать? Пришлось пойти к начальнику станции и предъявить дипломатический паспорт, где указывается, что предъявителю его власти СССР должны оказывать помощь, в которой нуждается его владелец. Прочитав это примечание в паспорте, начальник станции, взяв милиционера, повел нас к поезду. Милиционер, с трудом расчищая проход, посадил нас в вагон, но смог освободить только одно место, чтобы посадить жену с сыном. Добыть второго сидячего места и ему не удалось. Поезд с большой перегрузкой ночью двинулся к Мурманску с потушенными огнями, так как проходил зону, простреливаемую финской артиллерией. К утру добрались до Мурманска.
В гостинице разместились с трудом, поскольку накануне был налет гитлеровской авиации на Мурманск. Бомба разрушила крыло гостиницы, и оставшихся в живых гостей пришлось разместить в уцелевшей части ее.
Очередной налет немцев ожидался следующей ночью, но, к счастью, поднялась пурга, и Мурманск спал спокойно. К концу вечера следующего дня нас в сопровождении английского представителя повезли в порт к пароходу, который стоял у самого причала.
Когда мы стали подниматься по трапу на борт парохода, у сынишки с валенка левой ноги сорвалась калоша и упала в воду. Жена тут же без огорчения сказала, что это к счастью: Посейдон получил подарок и теперь будет охранять нас весь путь. Сопровождавший англичанин, знающий русский язык, добавил, что теперь и английские моряки примут нас спокойно, без боязни того, что женщина на корабле приносит беду.
Когда к нам вышел капитан, он дружески приветствовал нас и разместил в одной из лучших кают. Англичанин, сопровождавший нас, уходя сказал, что караван состоит из 60 судов в сопровождении двух эсминцев. Из порта корабли взяли курс прямо на Северный полюс, чтобы затем у острова Медвежий повернуть на запад, обогнуть с севера Англию и доставить нас в Кардиф, откуда поездом мы доберемся до Лондона.
Ночь на корабле прошла спокойно. Однако вскоре подул ураганный ветер со снегом, закрывавшим небо и море. Мы оказались как бы в огромной пропасти с бурлящими волнами в 12 баллов. Стоять на корабле было невозможно, сразу валило с ног. Палубу заливало перекатной волной. В каюте запрыгали вещи и стулья. Жена первой пластом повалилась в кровать, и у нее началась морская болезнь. Сын стойко сидел на прочно закрепленном стуле, но и он спустя сутки не выдержал и слег. Один раз мы с ним попытались выйти на палубу, чтобы глотнуть свежего воздуха, но в это время бортовой качкой судно так накренило, что прямо под нами мы увидели пенистое бушующее море. Находившийся рядом моряк быстро помог нам войти внутрь корабля, сказав, что он за всю свою моряцкую жизнь впервые видит такое бушующее чертово пекло.
Вскоре в каюту заглянул капитан. Чтобы обрадовать нас, он сказал, что в такую погоду ни подводные лодки, ни самолеты не могут выйти в поиск. Такой ураган их разломает. Разумеется, этими словами он вдохнул надежду, что мы благополучно доберемся до Англии.
В порту города Кардиф нас встретил советский консул. Увидев плачевное состояние жены, измученной морской болезнью, он рассказал, что караван из 50 судов и двух эсминцев, вышедший из Архангельска, — тот, на который мы опоздали, проходил тем же маршрутом, как и наш, но только при ясной погоде. В опасной зоне на них напали два звена немецких самолетов и три подводные лодки. Немцы за короткое время потопили 40 пароходов и оба эсминца, на борту которых находились 120 советских морских офицеров, следовавших в Англию для приема у англичан военных кораблей для СССР. Бог морей Посейдон спас нас от смерти.
Все три ночи, которые мы провели в Лондоне, город подвергался многократным налетам немецкой авиации.
В последнюю ночь мы не пошли в бомбоубежище, но пожалели об этом, когда услышали чудовищные взрывы. Наконец, на четвертый день документы на вылет были получены, и мы поездом выехали на север Шотландии в город Эдинбург, где в окрестностях находился военный аэродром, приспособленный для полетов авиации в Швецию.
Город Эдинбург, в отличие от сумрачного и безлюдного Лондона, казался оживленным. На скамейках, в скверах и на широких проспектах пожилые люди грелись в ярких не по-зимнему лучах солнца. Погожий день облегчил нашу душу от воспоминаний о тревогах и опасностях, поджидавших нас на всем пути, начиная от Москвы. Присели и мы на скамейку на небольшой площади, где почему-то было видно множество польских офицеров в форме. Они живо обсуждали какой-то вопрос и держали в руках листок явно экстренного сообщения. Подойдя к одному из них и извинившись за беспокойство, я спросил его на польском языке, о чем так оживленно идет спор. Очевидно, меня выдал акцент. Офицер, окинув меня удивленным взглядом и улыбнувшись, ответил на чистом русском языке:
— Рад встретить русского человека в туманном Альбионе, — затем, показав на газетный листок, он возбужденно прочитал мне, что прошедшей ночью немцы обстреляли Лондон каким-то новым оружием типа крылатых ракет. Мне сразу вспомнились те страшные взрывы, которые мы слышали в нашей гостинице. — Мы опасаемся, — сказал мне польский офицер, — что немцы могут применить такое оружие и на фронтах войны.
В ответ я рассказал ему о взрывах в Лондоне минувшей ночью.
Затем я полюбопытствовал, спросив его, почему он признал меня за русского, ведь спрашивал я его на польском, грамматически правильном, языке, и откуда он сам так хорошо знает русский язык. Назвав себя Тадеушем Плесецким, офицер рассказал, что отец у него поляк, а мать русская. До войны он много лет работал секретарем военного атташе Польши в Советском Союзе и поэтому в моем разговоре с ним на моем неплохом польском языке уловил интонацию произношения, свойственную только русским.
— Польские слова вы произносите жестче и тверже, чем мы, поляки, — подметил он.
Когда мы возвратились из города в гостиницу, нас встретил там лейтенант воздушных сил Англии и сообщил, что через два часа он увезет нас на аэродром. К этому времени мы должны быть готовы. Когда в назначенное время мы спустились в холл гостиницы, там собралось уже около тридцати человек. Это были те люди, кто должен был лететь в Швецию. Лейтенант достал из походной сумки лист бумаги и начал перекличку. Все были в сборе, сели в автобус и поехали в неизвестность.
На аэродроме другой англичанин, в чине капитана, кратко пояснил, что в Стокгольм полетят два самолета с интервалом в час времени. Пассажиры должны сами решить, на каком самолете лететь. Далее он сказал, что полет будет проходить в течение примерно четырех часов через зону, контролируемую немецкой авиацией — район Северного моря и территории Норвегии, оккупированной немцами.
— В этой связи, — сказал он, — вам нужно снять с себя верхнюю одежду и положить в карман пальто записку с указанием фамилии и имени владельца. Вместо этого вы оденете на себя комбинезон, пробковый жилет и поверх всего парашют — на тот крайний случай, если придется выбрасываться из самолета. Таких случаев у нас не было, но инструкция существует и ее надо выполнять. Когда подниметесь на высоту семь тысяч метров, обязательно наденьте кислородные маски, — повелительным тоном произнес капитан.
После всего сказанного я заметил, что присутствующих охватила тревога, они обмякли, сжались. Взглянув на жену, увидел и на ее лице щемящую грусть. Она вопросительно смотрела на меня широко открытыми глазами, как бы спрашивая, что делать? По правде говоря, тяжелое настроение пассажиров, и в первую очередь жены (сын не понимал, что происходит), овладело и мной. Волнение и беспокойство стало массовым. Стояли как окаменелые, только несколько человек заняли в очередь на первый рейс. Жена тихо спросила:
— На какой самолет нам становиться в очередь?
