Вот данные, представляемые древними славянскими переводами. Они свидетельствуют, что редакция, напечатанная в Патрологии Миня ~ древняя, надписание над ней имени Анастасия Синаита вполне устойчиво. Отсюда вероятно, что эта именно редакция и принадлежит Анастасию Синаиту, подвижнику VII в. По крайней мере, нет оснований в этом сомневаться.
Теперь посмотрим на списки другой редакции, которая у Леунклавия и в Афинской Синтагме издана с именем Петра Хартофилакса в числе других его
Надо иметь в виду то, что из трех рукописей в одной нет никакого надписания над статьями, в других имя Анастасия помещено на поле и может быть приписаным после и по догадке совершенно естественной, ибо оба свидетельства поначалу буквально сходны. Таким образом, нельзя считать надежным надпись имени Анастасия над этой редакцией вопросо–ответов. Далее надо принять в расчет и то, что рукописи, которыми располагал Н. С. Суворов, сравнительно поздние, XV?XVI вв. И они доказывают только одно, что свидетельства Анастасия и Петра, вырванные из целых трактатов обоих авторов, были очень распространены в статьях об исповеди, а будучи распространенными, они и подверглись переделкам, обогатились вариантами, наконец, перемешались.
Итак, то, что читается в Патрологии Миня как свидетельство Анастасия Синаита и принадлежит Анастасию, писателю конца VII в., отрицать это нет никаких оснований. Но нельзя быть односторонним и лишать значения другое разбираемое свидетельство. Три вопросо–ответа, известные с именем Петра Хартофилакса об исповеди, вероятно, принадлежат этому автору. Петр, диакон константинопольский и хартофилакс, современник Алексия Комнина (1081–1118) жил в конце XI в. (ок. 1092 г.). Нет никаких оснований сомневаться в принадлежности ему ?????????, и в частности трех вопросов об исповеди. И это ценное свидетельство для характеристики покаянной дисциплины конца XI в. Буквальное сходство первого вопросо–ответа с началом вопросо–ответа Анастасия Синаита совершенно удовлетворительно объясняется А. С. Павловым как заимствование. Только мы полагаем, что и два остальных вопросо–ответа не оригинальны. Второй: как поступать, если не найдешь мужа духовного для исповеди, — как увидим во второй части исследования, решался неодинаково. Однако такое решение, какое дается Петром, — исповедоваться непосредственно Богу — господствующее: оно подсказывается всеми творениями Симеона Нового Богослова. Третий вопросо–ответ — об исповеди плотских грехов, запрещающий перечислять их, совершенно согласен по идее с данными раннейшей аскетической письменности (хотя дословного сходства мы не могли установить). У преп. Иоанна Лествичника читаем: «Внушай делателям послушания, чтобы грехов плоти и похотения не исповедовали во всей подробности, прочие же грехи во всей подробности памятовали бы денно–нощно»[871].
Подобные наставления есть у преп. Ефрема Сирина и Марка Подвижника[872].
Установив отношение Петра Хартофилакса к свидетельству Анастасия Синаита, которое первый использовал в своих целях, чрезвычайно важно обратить внимание на то, как Петр понимал это свидетельство. Анастасия Синаита в данном месте чаще всего считают свидетелем о сакраментальной тайной исповеди перед пресвитерами. Но, очевидно, не так его понимал Петр Хартофилакс. Исповедь пред пресвитерами в период Вселенских Соборов предполагается известными учеными порядком установленным прочным церковным институтом. Но тогда излишен был бы для писателя XI в. и сам вопрос: хорошо ли исповедовать грехи свои духовным мужам? А второй вопросо–ответ Петра с этой точки зрения и совершенно непонятен — как возможно было бы при наличности массы пресвитеров, компетентных совершителей церковного покаяния, не найти подходящего духовника, так что приходилось иногда вместо исповеди перед духовным мужем исповедоваться мысленно, непосредственно Богу. Ясно, что под духовными мужами Петр разумел не пресвитеров, а духовных отцов — богоозаренных старцев, которых действительно надо было верующему разыскивать, и не всегда успешно. Вот почему мы думаем, что в истолковании свидетельства (по крайней мере, Петра Хартофилакса) ближе к истине Н. С. Суворов, и сами толкуем оба свидетельства как показания об исповеди мирян перед старцами.
С. И. СМИРНОВ[873] (8 сентября 1870 г., — 4 июля 1916 г.)
4 июля сего года Московская духовная академия понесла тяжелую утрату в лице скончавшегося ординарного профессора ее по кафедре истории Русской Церкви Сергея Ивановича Смирнова.
Покойный родился 8 сентября 1870 г. в селе Большая Брембола Владимирской губ. Переяславского уезда, в трех верстах от г. Переяславля–Залесского[874]. Родитель Сергея Ивановича о. Иоанн Сергеевич Смирнов († 1900) в течение 33 лет (с 1867 г.) служил в этом селе священником. Кроме покойного, в его семействе было еще три сына и три дочери, из которых два брата и все сестры были моложе С. И. Отличительной чертой в характере о. Иоанна была его незаурядная для сельского священника любовь к книгам и к кабинетным занятиям, соединявшаяся с почти совершенным равнодушием к хозяйственно–практическим вопросам жизни. Он большую часть своего времени проводил в чтении книг, собравши у себя довольно значительную библиотеку, преимущественно святоотеческого и проповеднического содержания, много занимался составлением поучений, с любовью вел церковную летопись своего прихода и даже поместил во «Владимирских губернских ведомостях» (за 1878 г.) археологическую заметку: «Надпись на кадиле в ц. с. Большая Брембола Переяславского у.» Главная тяжесть по ведению хозяйства и воспитанию детей лежала на его супруге Анастасии Васильевне (урожденной Загорской). Это была женщина очень умная и энергичная, умело правившая не только своим домом, но отчасти и приходом, имевшая громадное влияние на своих детей и всю свою долгую жизнь († 1914 г. в Сергиевом посаде) пользовавшаяся с их стороны исключительным уважением. Всячески изворачиваясь, она сумела при всей скудости средств сельского священника вывести в люди всех своих детей: все сыновья ее получили высшее образование, а дочери обучались в средних учебных заведениях и были устроены замуж.
В раннем детстве С. И. был флегматичным и малоподвижным ребенком — черты, перешедшие к нему от отца. Хотя эти черты с годами значительно сгладились в нем, так что в отрочестве и юности в близком кругу своих родных и двоюродных братьев и сестер он был и бойким рассказчиком, и смехотворцем, но в малознакомом обществе обыкновенно замолкал, дичился, уходил в себя. Следы такого прирожденного характера оставались в С. И. до конца его жизни. Выучившись грамоте весьма рано, он очень полюбил книги, но так как детских книг в доме почти не было, то ему нередко приходилось перечитывать свой купленный матерью на ярмарке букварь, несмотря на то что почти все страницы его были известны ему наизусть. Несомненно, под влиянием живых воспоминаний об этой своей неудовлетворенной жажде книг в детстве сам С. И. впоследствии очень любил дарить детям книги и умел выбирать их со вкусом.
В 1880 г. С. И. Был отдан в приготовительный класс Переяславского духовного училища; в течение всего времени обучения в этом училище он жил на квартире со своим старшим братом и группой товарищей. На первых порах своей училищной жизни С. И., может быть вследствие недостаточной домашней подготовки,
