головой, и Анна не стала настаивать. Она прикрутила фитиль, укрыла пледом колени Сантэн и принесла из зала холодный пирог и стакан вина. Теперь еда лежала нетронутой на столе возле локтя Сантэн.
— Нужно поесть, детка, — прошептала Анна. Ей не хотелось вмешиваться. Сантэн медленно повернула к ней голову.
— Нет, Анна, — сказала она, — я больше не ребенок. Эта часть меня умерла вместе с Мишелем. Никогда больше не называй меня деткой.
— Обещаю.
Сантэн снова повернулась к окну.
Церковные часы прозвонили два раза, а чуть позже они услышали, как уходят офицеры эскадрильи. Некоторые были так пьяны, что товарищам пришлось нести их на спине, точно мешки с зерном. Потом грузовик уехал в ночь.
В дверь негромко постучали. Анна встала с кровати и открыла.
— Она не спит?
— Нет, — тоже шепотом ответила Анна.
— Могу я поговорить с ней?
— Входите.
Шон Кортни вошел и остановился возле стула Сантэн.
Она слышала запах виски, но генерал был устойчив, как гранитный утес, а его голос звучал негромко. Генерал определенно владел собой. Несмотря на это, она чувствовала, что он воздвиг в душе стену, за которой скрывает свое горе.
— Я должен ехать, моя дорогая, — сказал он на африкаансе, и Сантэн встала со стула, уронив плед на пол, и с фатой на плечах остановилась перед ним, глядя ему в глаза.
— Вы его отец, — сказала она, и генерал на мгновение утратил самообладание, пошатнулся, ухватился рукой за стол и посмотрел ей в глаза.
— Откуда вы знаете? — прошептал он. Сантэн увидела, как вышло на поверхность его горе, и, наконец, позволила себе почувствовать свое горе и смешать с его. У нее полились слезы, плечи опустились. Он раскрыл объятия, Сантэн пошла в них, и генерал прижал ее к груди.
Оба долго молчали. Постепенно ее всхлипывания притихли и, наконец, совсем прекратились. Тогда Шон сказал:
— Я всегда буду думать о вас как о жене Майкла, как о дочери. Если я вам понадоблюсь, где бы и когда бы это ни было, только пошлите за мной.
Она быстро закивала, моргая; он разомкнул объятие, и она отступила.
— Вы сильны и смелы, — сказал он. — Я понял это сразу, когда мы впервые встретились. Вы выдержите.
Он повернулся и, хромая, вышел из комнаты; несколько минут спустя Сантэн услышала хруст гравия на подъездной дороге: это отъезжал «роллс» с шофером-зулусом.
На рассвете Сантэн была на холме над шато, сидела верхом на Нюаже и, когда пролетел утренний патруль, высоко поднялась в седле и помахала самолетам.
Маленький американец, которого Мишель называл Хэнком, летел первым. Он качнул крыльями и помахал ей в ответ, и она рассмеялась и еще раз помахала; слезы бежали по ее щекам, пока она смеялась. Эти слезы на холодном утреннем ветру казались на лице сосульками.
Они с Анной все утро хлопотали: снова закрывали зал, прикрывали мебель пыльными чехлами, упаковывали посуду и серебро. Втроем позавтракали на кухне тем, что осталось с вечера. Хотя Сантэн была бледна, под глазами у нее темнели круги и она едва притронулась к еде и вину, говорила она как обычно, обсуждала дела, которыми следовало заняться во второй половине дня. Граф и Анна с тревогой, но незаметно поглядывали на нее, не зная, как воспринять это неестественное спокойствие, и в конце трапезы граф не сдержался.
— Как ты, малышка?
— Генерал сказал, что я выдержу, — ответила она. — Я хочу доказать, что он прав. — Она встала из- за стола. — Через час приду помогать тебе, Анна.
Она взяла пучок роз, убранных из зала, и пошла на конюшню. Поехала на Нюаже вдоль дороги, и длинные колонны одетых в хаки людей, горбящихся под ранцами и оружием, окликали ее, она улыбалась и махала рукой, а они печально смотрели ей вслед.
Она привязала Нюажа к ограде кладбища и с охапкой цветов прошла к поросшей мхом стене церкви. Над семейным участком де Тири распростер ветви темно-зеленый тис, но недавно вспаханная земля была грязной и утоптанной, и могила походила на одну из овощных грядок Анны, только не такая прямоугольная и аккуратная.
Сантэн взяла из-под навеса в дальнем конце кладбища лопату и принялась за работу. Закончив, она разложила розы и отступила. Юбка у нее была грязная, и под ногтями грязь.
— Вот так, — довольно сказала она. — Так гораздо лучше. Как только найду каменщика, закажу могильный камень, Мишель. И завтра принесу свежие цветы.
Весь день она работала с Анной, без перерывов, не отвлекаясь от дел, и только в сумерках поехала на холм смотреть, как с севера возвращаются самолеты. Сегодня в эскадрилье не хватало еще двоих, и, возвращаясь, она горевала не только о Мишеле, но и об этих двоих.
После ужина, как только они с Анной перемыли посуду, Сантэн ушла в спальню. Она знала, что устала и должна поспать, но горе, которое она весь день сдерживала, сейчас, в темноте, обрушилось на нее, и она укрылась с головой, чтобы приглушить плач.
Но Анна услышала, потому что слушала.
Она пришла в своем кружевном чепце и ночной рубашке, со свечой в руке. Задула свечу, забралась под одеяло и обняла Сантэн, приговаривая, и не отпускала ее, пока та, наконец, не заснула.
На рассвете Сантэн снова была на холме. Дни и недели пошли повторяться, и она почувствовала себя беспомощной, в ловушке отчаяния и рутины. Эту рутину лишь изредка разнообразили какие-нибудь мелочи: дюжина новых SE5a в патрулях эскадрильи, еще в тусклой фабричной краске; их ведут пилоты, каждое движение которых говорит Сантэн, что они новички. А число ярко раскрашенных машин, которые она знала, с каждым днем уменьшалось. Колонны людей, оборудования и пушек, движущиеся по главной дороге мимо шато, становились все гуще, чувствовалось нарастающее напряжение, тревога, заразившие и троих обитателей шато.
— В любой день, — повторял граф, — может начаться. Вот посмотрите, прав ли я.
Потом однажды утром маленький американец сделал круг над холмом, где стояла Сантэн, далеко высунулся из кабины и что-то бросил. Это был небольшой пакет с прикрепленной приметной длинной, яркой лентой. Сверток упал за вершиной холма. Сантэн заставила Нюажа спуститься и нашла ленту, зацепившуюся за нижние ветви живой изгороди. Она достала ее, и когда Хэнк снова сделал круг, показала, что посылка доставлена. Он помахал и стал подниматься в сторону хребта.
В уединении своей комнаты Сантэн вскрыла пакет. В нем оказалась пара вышитых крыльев КВС и медаль в красном кожаном футляре. Она погладила блестящий шелк, на котором висел серебряный крест, а потом повернула его и прочла выгравированное имя Майкла и дату. Третьим предметом в бумажном конверте оказалась фотография. На ней, выстроившись крыло к крылу перед большим ангаром в Бертангле, широким полукругом стояла эскадрилья самолетов, а на переднем плане группой застенчиво улыбались фотографу пилоты. Безумный шотландец Эндрю стоял за Майклом и едва доходил ему до плеча; Майкл был в пилотке и сунул руки в карманы. Такой веселый и беззаботный, что у Сантэн сжалось сердце и она почувствовала удушье.
Она поместила эту фотографию в такую же серебряную рамку, что и снимок матери, и держала у кровати. А медаль и эмблемы КВС положила в шкатулку, где хранила драгоценности.
Теперь каждый день после полудня Сантэн проводила час на кладбище. Она выложила могилу красным кирпичом, который нашла возле навеса с инструментами.
— Только до тех пор, пока не найдем каменщика, Мишель, — объясняла она ему за работой, сидя на корточках. Сантэн обрыскала все поля и леса в поисках диких цветов — их она приносила ему.
