нападение. Полевой суд знал теперь только одну меру: три дня назад командующий фронтом генерал Корнилов восстановил смертную казнь на фронте и в прифронтовой полосе. Генеральный же секретариат мог объявить отряд из беглых арестантов “ударниками смерти” во имя войны до победного конца. А там видно будет, доедет ли Наркис до фронта или свернет на какую-нибудь другую дорогу.
— Вы хотите под власть Центральной рады? — с искренним удивлением спросил Петлюра. — А как же с анархией? Ведь глава вашей партии, товарищ Барон…
Наркис перебил, оглушая Петлюру могучим голосом:
— Я желаю украинской анархии! А Барон — анархо-космополит, синдикалист, и вообще — жид…
Нольде фыркнул, Тютюнник у окна захохотал. Он впервые засмеялся вслух: смех у него оказался неожиданно легкий, веселый, заразительный.
Петлюра тоже улыбнулся.
Но Наркис был серьезен и хмур.
— Послушайте, пан Петлюра! — сказал Тютюнник вдоволь насмеявшись. — Вот вам случай сегодня же создать первый и городе отряд “вольных казаков”. Разумеется, в отряд к пану анархисту надо назначить комиссаром какого-нибудь студента из “Просвиты” — для укреплений национального сознании…
Но Петлюра поспешил прервать Тютюнника: еще, чего доброго, сложится впечатление, что тот здесь — высшее начальство.
— Пан…
— Наркис, — подсказал барон Нольде.
— Пан Наркис! — Петлюра сунул палец за борт френча. — Мы можем удовлетворить вашу просьбу, если убедимся в искренности ваших чувств. Вот! — он показал на окно. — Подойдите, взгляните!
Наркис подошел, посмотрел. Он увидел улицу за частой сеткой дождя и шеренгу картинных казаков под каштанами. Больше ничего. Вопросительно взглянул на Петлюру.
— Сумеете вы, ну, скажем, за неделю, сам состоятельно, вот так экипировать сотню ваших людей?
Наркис почесал за ухом, поскреб затылок.
— Трудновато… Это же сколько надо одного красного сукна на штаны… Да и на шлыки еще… Целую суконную фабрику надо… экспроприировать…
Петлюра проникся великодушием.
— Шлыки можно обыкновенные, черные. — Он произнес это с достоинством. В конце концов, хоть чем-нибудь должны же отличаться его гайдамаки от “вольных казаков” Тютюнника. — Цвет анархистского знамени я могу вам сохранить на шлыках. Но знамя — знамя у вас будет желто-голубое!
Наркис уже раскрыл рот, чтоб выразить согласие, пока Петлюра не передумал, но снова помешала панна Галчко.
Она опять появилась на пороге. Лицо ее было бледно, глаза встревожены.
— Пан генеральный секретарь, пршу прощения! Но… восстали богдановцы, пан генеральный секретарь!
— Что?!
Рука Петлюры схватилась за кобуру. Тютюнник сделай шаг от окна. Метнулся к двери Наркис. Только барон Нольде остался хладнокровен — он поднял браунинг и преградил Наркису дорогу:
— Спокойно! Руки назад!..
Сообщение панны Галчко было и в самом деле ужасно. Богдановцы? Гвардия Центральной рады? Три с половиной тысячи лучших солдат?!
Правда, с перепуга панна Галчко несколько Преувеличила: речь шла не обо всем полке, а только об его первом коше. Вчера на Малой раде было решено: в соответствии с общим соглашением, заключенный с Временным правительством, каждое вооруженное формирование Центральной рады должно выделить часть, которая отправится на фронт. Сегодня Богдановскому полку сообщили: первый кош вечером выезжает на Волочиск. После двухнедельных подвигов кош вернется в столицу, а его место на фронте займет второй кош; потом вернется второй и поедет третий. Выслушав это сообщение, казаки первого коша заявили, что они защищают Центральную раду. Центральная рада находится в Киеве, — значит, только в Киеве они и будут ее защищать. Конечно, если Центральная Рада надумает перебазироваться в расположение фронта, они тоже двинутся за Центральной радой… История с полуботьковцами в точности повторилась, едва речь нашла о фронте.
И нечего было надеяться, что второй и третий коши богдановцев не поддержат своих однополчан…
— Пан Петлюра! — первым заговорил Тютюнник. — К утру пять тысяч “вольных казаков” из Звенигородки могут быть здесь и…
Но разве можно ждать до завтра? И мыслимо ли согласиться, чтоб богдановцев Петлюры усмиряли тютюнниковские казаки? Ведь это значило бы… передать власти Тютюннику.
Нет! Петлюра не собирался уступать власть.
Он снова сунул палец за борт френча.
— Пан Наркис! Ваши эти самые… которые забаррикадировались там, в тюремном дворе, имеют какое-нибудь оружие?
— Какое может быть оружие у человека в тюряге? — пожал плечами Наркис. — Ну финки там… Может быть, стилеты… Ну несколько шпалеров да гранат… Ну сколько-то винтовок, которые пришлось отобрать у тюремной охраны…
Петлюра перевел взгляд на барона Нольде:
— Пан Нольденко! Сколько винтовок есть здесь, в оружейном запасе генерального секретариата?
— Сотня винтовок, пять пулеметов, пан генеральный!
Петлюра снова перевел взгляд на великана-казачину.
— Пан Наркис! Если ваши люди получат сто винтовок и пять пулеметов, можете вы двинуться в казармы первого коша богдановцев и разоружить кош? Тысячу человек?
Наркис оглядел по очереди — сперва браунинг барона Нольде перед носом, потом Тютюнника у окна, наконец самого Петлюру — и пожал плечами.
— Попробовать можно, если… нахрапом…
— Нахрапом! — приказал Петлюра, это был первый его приказ как военачальника. Потом прибавил с легким патетическим тремоло в голосе: — В случае успешного выполнения порученной нам операции я объявлю вашу гайдамацкую сотню сотней моей личной охраны! Вас персонально — начальником гайдамацкой охраны особы генерального секретаря по военным делам украинской Центральной рады!.. Сотник Нольденко! Вместе с сотником Наркисом немедленно доставьте оружие в расположение Лукьяновской тюрьмы!
Тютюнник вытянулся перед Петлюрой:
— Разрешите, пан секретарь, и моим “вольным казакам” принять участие в этой операции?
Петлюра милостиво кивнул:
— Пожалуйста! Я разрешаю… Сотник Нольденко, выполняйте!.. Панна хорунжий! Какие дела на очереди?..
Барон Нольде спрятал браунинг в кобуру и положил руку на плечо Наркису, который из арестанта превратился внезапно в его ближайшего сотрудника в дальнейших делах.
— Пошли, пан-товарищ анархист!
Все вышли.
— Миф, блеф, фантасмагория, — доносилось из-за порога.
Петлюра остался и кабинете один. Он стоял, все еще величественно заложив палец за борт френча, задумчиво смотрел ни изморось за окном и выбивал по столу пальцами левой руки барабанную дробь: “Гей, не дивуйте, добрії люди, що на Вкраїні повстало…” Теперь ему и в самом деле все было ясно.
А несколькими днями позднее генерал Вальдштеттен, начальник разведывательного отдела австрийского генерального штаба, раскрыл на своем столе досье с пометкой “Симон Петлюра” — ибо такое