досье на генерального секретаря по военным делам при украинской Центральной раде было уже заведено австрийской военной разведкой — и в верхнем уголке очередного донесении агента под кличкой “Амазонка” начертал:
“Резко выраженного националистического направления. Сторонник сильной центральной власти… Человек будущего…”
Перо в руке задержалось на миг — генерал задумался. Потом рядом с последним словом — в скобках — перо вывело знак вопроса.
Генерал задумался надолго, и рука его машинально повторяла и повторяла одно движение, рисуя снова и снова закорючку дес фрагецейхенс[48], пока знак вопроса не вырос до огромных размеров.
РЕВОЛЮЦИЯ НАЧИНАЕТСЯ
Таким франтом Максим Родионович Колиберда не выглядел, должно быть с самого дня свадьбы — двадцать два года тому назад. Сапоги он обул “со скрипом”, “дорогие как память”: они были презентованы ему как “бенефиция” за отличное исполнение роли злодея Фомы в спектакле “Ой не ходи, Грицю”, в пользу печерской “Рабочей просвиты” под названием “Родной курень”. И сорочку надел ту caмyю, в которой переиграл сотню ролей в любительском кружке, с черно-красной вышитой манишкой во всю грудь, и воротничок повязал не ленточкой, а красным шнурочком с бомбошками на концах. Пиджак напялил тоже праздничный, альпаговый — он блестел по всем швам, не столь от старательной утюжки два раза в год, на рождество да на пасху, как от долгого лежания на дне сундука, с пасхи и до рождества. Штаны натянул будничные, так как других не имел. Бороду Максим выбрил до синевы, а усы подстриг, аккуратно пустив кончики к низу.
Старая Марфа даже руками всплеснула, когда, выйдя из кухни, увидела Максима, начищавшего сапоги до ослепительного блеска. Двадцать два года тому назад Максим среди печерских женихов и правда слыл первым щеголем.
На Марфу хлынули дорогие воспоминания о временах, когда и ее стан был тонок, словно гибкая лозина, и нынешняя дебелая Марфа даже руки уже сложила на могучей груди, чтоб всхлипнуть достойно и прочувствованно. Но тут же спохватилась:
— Тьфу! Рехнулся, прости господи! Таким фертиком, да на эти съезды!
Однако подошла к комоду и достала Максиму глаженый платочек: съезды — ну их ко всем, но не сморкаться же в угол, когда человек при сапогах со скрипом и с бомбошками под воротничком!
— Смотри мне, непутевый! Не встревай в политику!.. Она двинулась на него — уж не намереваясь ли напутствовать тумаком? — но Максим бросил щетку и очутился за порогом.
А за порогом и поджидала его беда.
Старый побратим, кум и сват Иван Антонович Брыль, стоял у самых дверей — мрачный и грозный: широко расставив ноги, он скрестил руки на груди, подбородок, заросший седой щетиной, упер в кадык, голову наклонил и смотрел зверем из-под клочкастых бровей. Во взгляде были презрение и насмешка.
— Tаки идешь?
Максим шмыгнул мимо, поскорее к калитке, и, только выйдя, ответил на вопрос свата дерзко и занозисто:
— Таки иду!
Но за калиткой он налетел сразу на двоих — там стояли Данила с Харитоном. Максим Родионович обошел их стороной.
— Таки пойдете, дядька Максим? — крикнул Харитон непочтительно, словно затевал ссору.
— Неужто-таки пойдете… Максим Родионович? — спросил и Данила, запнувшись перед обращением, так как уже привык называть старого тестя “тато”, как и родного отца.
Максим не стал отвечать молокососам на их нахальную речь, однако тут же, на углу, стояли кучкой арсенальцы со всей Рыбальской, пронизывая его неодобрительными взглядами.
— Идете, значит, товарищ Колиберда? — спросил язвительно Адам Двораковский, обитатель соседнего домика по правую руку.
— Решили, выходит, к добродиям? — ехидно добавил Евстигней Шило, сосед по левую руку.
— А, резало-пороло! — закричал Гнат Малошийченко, живший через улицу напротив Брылей и Колибердов, — Выходит, за неньку Украину собрались кричать, пан добродий?
Все они обращались к Максиму на “вы”, это был дурной признак, потому что знались они сызмала, чуть не полста лет.
Максим сошел с тротуара и обминул соседей, пройдя по мостовой. В своем решении он был непоколебим, но остерегался эксцессов.
Вдогонку ему долетело:
— Ой и дурень же ты стал, Максим, на старости лет!..
А у калитки гремел взбеленившийся Иван Брыль:
— Гляди же, хоть и не возвращайся: забуду, что кум и сват! Нарядился в жупан, так и думает, что пан!.. Субчик …
Максим наддал ходу — слушать это было обидно.
А старый Иван грохотал:
— За все, что Королевичу и моему Демьяну в тюрягу носил, собственными деньгами верну! Недостоин ты, сукин сын, страдальцам руку помощи подавать!..
Солдат Федор Королевич, тяжело раненный во время наступления в Галиции, лежал с простреленными ногами не в госпитале, а в военной тюрьме, Косом капонире, заключенный за измену родине, и ждал смертной казни по военно-полевому суду вместе с семьюдесятью семью гвардейцами- комитетчиками. Брыль и Колиберда ухитрялись два раза в неделю носить ему передачу: один раз — газеты, другой раз — сороковку самогонки, взятую в долг у пани Капитолины.
Максим еще пуще припустил к Собачьей тропе: он решил не отзываться — все равно ни черта они в политике не понимают!
Но сзади него кто-то затопотал по дороге. Максим даже съежился: а ну как даст кто-нибудь по затылку! Однако “кто-то” повис у него на руке и оказался Тосей.
— Тато, — всхлипывала она, — татонько, не ходите!.. Максим выдернул руку и пошел еще быстрее.
— Мала еще отцом командовать! Иди!
Но Тося бежала и бежала; иногда останавливалась на миг, трогала живот: не повредит ли “ему” такая беготня? И бежала опять, стараясь заскочить вперед:
— Как же это вы, тато? Отдельно от своих, татонько?
Максиму удалось все-таки вырваться, и, только выйдя на Собачью тропу, он утер пот со лба, обмахнул платочком уже запылившиеся сапоги, одернул пиджак и пошел, умерив шаг: не к лицу было ему бежать, как мальчишке, — что ни говорите, а делегат!..
А с горы еще доносился голос старого Брыля:
— А я еще ему Карла Маркса читал!.. Предатель международной солидарности пролетариата!.. Пижон!
Максим Колиберда действительно был делегат и шел, как делегату и надлежит, на съезд.
Центральная рада созывала через украинскую фракцию Киевского совета рабочих делегатов на Всеукраинский рабочий съезд. Созывался съезд в спешном порядке, но с тщательной предварительной подготовкой: делегаты избирались от местных Советов, от профсоюзных организаций железнодорожников и рабочих сахарной промышленности. В “Арсенал” тоже явился лидер украинских социал-демократов добродий Порш, собрал членов “Родного куреня”, и они избрали своим делегатом старейшего печерского просвитянина Максима Родионовича Колиберду.