попытки; Гарри видел болезненную гримасу на смуглом лице с правильными чертами и чувствовал запах крови. Он знал, откуда взялась эта кровь.
- Гарри… я люблю тебя… я… я спасал тебе жизнь в прошлом году и в этом… я не понимал сначала, что это такое, я хотел с этим бороться, но не мог, я ударил тебя тогда у Визжащей хижины потому, что не мог оставить тебя умирать… я хотел, чтобы ты меня заметил, чтобы понял… я тебя ненавидел, потому что стал зависеть от тебя… прости меня, Гарри, пожалуйста…
Гарри задохнулся отчаянием, режущим стыдом, от которого негде было спрятаться; он ненавидел себя, он хотел просить прощения, хотел сказать что-то, но язык его не слушался.
- Mea culpa, Гарри, - прошептал Забини; казалось, он был в таком шоке и потрясении, что уже не соображал вовсе, что говорит, на каком языке и в каких обстоятельствах. - Mea maxima culpa… Poeniteo…
Гарри открыл рот, но вместо каких-то членораздельных слов изо рта у него вырвался какой-то странный звук, полустон-полукашель; он схватился за горло, ненавидя себя так остро и сильно, что мог бы, наверное, и задушить себя прямо здесь за всё, что только что сделал, за всю свою неизмеримую подлость и низость и всю грязь, в которой он пачкал всё, что только оказывалось в поле его зрения. Пальцы судорожно скользнули ниже и машинально сжались на янтарном фениксе.
Холодный воздух на смотровой площадке Астрономической башни ударил ему в лицо, не остудив, но заставив дрожать сильнее. Гарри, пошатываясь, добрёл до бортика и влез на него, пару раз чуть не соскользнув вниз. Ветер рвал и без того смятую одежду, трепал волосы, вымораживал лёгкие изнутри. Гарри хотелось плакать, но ветер высушивал слёзы раньше, чем они успевали выступить как следует. И тогда он сделал единственное, что ещё действительно мог сделать - он согнул колени и с силой оттолкнулся от бортика. Ветер победно свистел в ушах, а земля у подножия Астрономической башни приближалась с пугающей, нереальной скоростью - Гарри отмечал это отстранённо и холодно, словно бы и не его собственное тело, крохотное на фоне башни, незаметное в темноте падало камнем с бешеной высоты. «Совершенно очевидно, что люди не летают, как птицы…»
Струя драконьего пламени выплавила тёмную прогалину в тонком слое твёрдого снега, о которой только что едва не разбился чувствительный кусочек органики, покрыла землю трещинами, высушила до состояния пыли. Драконьи глаза видели, знали, ощущали эту прогалину даже с такой высоты, с какой сам замок казался не больше горошины.
К утру она будет закрыта снегом - его наметёт ветер. Но её всё равно будет видно.
Глава 16.
«Дорогой Гарри!
Счастлив был узнать, что ты блестяще справился со вторым заданием. По правде сказать, оно показалось мне легче первого. По крайней мере, загрыбасты не умеют плеваться огнём, как драконы, так что в их компании ты был в меньшей опасности. Хотя это, конечно, редкостное зверство - загонять детей в озеро в конце февраля. В любом случае, Гарри, ты просто потрясающий молодец. Я очень горжусь тобой.
Я сейчас в Хогсмиде. Ты не против встретиться со мной и поговорить? Хоть мы и виделись не так давно, мне всё же хотелось бы говорить с тобой чаще. Скажем, недели через три сходи в Хогсмид, и встретимся на мостике у изгороди в самом конце дороги в деревню. И принеси с собой какой-нибудь еды, если нетрудно.
Береги себя, не доверяй никому. Ты в опасности, Гарри, ты мишень. Поэтому заботься о своей безопасности, как только можешь.
Твой,
Сириус».
«Дорогой Сириус!
Двадцать четвёртого марта у нас намечается очередной поход в Хогсмид, так что я буду на этом самом мостике в два часа в этот день.
Спасибо за похвалу, но задание и вправду было довольно лёгким; самое трудное было разгадать, в чём оно будет заключаться. Здесь мне помогли; если захочешь, подробнее расскажу при встрече.
Мне кажется, тебе не стоит так рисковать, появляясь в Хогсмиде. Ты тоже мишень, и если недобитки Пожирателей, у которых зуб на меня, предпочитают без особой нужды не высовываться (Вольдеморта-то поблизости нет, к чему рисковать?), то насчёт тебя стесняться никто не станет. Я не хочу, чтобы тебя поцеловал дементор, так и знай.
Так что тоже береги себя. Ради меня, ради Рема.
Жутко скучаю по тебе, крёстный…
Твой,
Гарри».
* * *
Март тянулся, как в лихорадке, когда секунда кажется вечностью порождённых воспалённым воображением образов на потолке. Гарри не мог, не хотел думать о том, что произошло в начале месяца, но каждый день по сотне раз он случайно натыкался взглядом на Забини, а порой и встречался с непроницаемым взором последнего… Мерлин, Гарри и раньше знал, что больше всех так или иначе контактирует с одноклассниками, но никогда не подозревал, что этого действительно так много. Так много бытия рядом, когда хочется взвыть и убежать в Запретный лес, чтобы какая-нибудь добросердечная (но об этом не подозревающая по наивности, бесхитростности и чистоте душевной) зубастая-когтистая зверюшка сжевала тебя всего, даже костей обглоданных не оставила.
Воспоминания жгли его. Каждый день он просыпался раньше прочих от кошмаров, где снова был монстром, с наслаждением насилующим, унижающим, втаптывающим в пыль. Холодный пот пачкал простыню, стоять на ногах было трудно - они были слабыми, как после долгой болезни. Он ступал по ковру, и ему мерещились на зелёной пушистой поверхности кровь и сперма. Он чувствовал себя больным. Он сходил с ума. Он ненавидел себя.
Он пытался отвлечься от мыслей учёбой, и учителя нехотя ставили осунувшегося, бледного Гарри Поттера с затравленным выражением глаз в пример другим ученикам. Как правило, Слизерин в такие моменты усмехался - весь, кроме Забини. Прочие факультеты привычно мысленно крысились на Поттера - мало того, что психованный опасный выскочка, так ещё и перед преподавателями выпендривается, заучка… Гарри рад был бы не обращать на это внимания, но у него с каждым днём всё сильнее болела от этого голова. Ему думалось, что с этим можно было бы что-нибудь сделать, даже не ходя на поклон к Снейпу - хотя бы наведаться в Запретную секцию и полистав книги по ментальным искусствам. Но он не хотел менять что-нибудь. Он заслужил эту боль. Он заслужил куда больше боли, чем чужие эмоции могли ему причинить.
Теперь Гарри уходил из спальни всегда раньше всех и приходил, как только закрывалась библиотека, пробираясь через гостиную в мантии-невидимке, следом за кем-нибудь, чтобы никого не насторожил открывшийся просто так проход. Он прекратил ходить в Большой зал на завтраки обеды и ужины - потому что там он сидел бы за одним столом с изнасилованным им Забини. Впрочем, Гарри терял от этого немного - в последнее время ему совсем не хотелось есть, а если и хотелось, то Добби всегда был рад услужить «сэру Гарри Поттеру». Но Гарри звал домового эльфа не чаще трёх-четырёх раз в неделю.
Как результат, Гарри потерял в весе ещё больше, хотя ему казалось летом у Дурслей, что худеть ему просто некуда. Однажды на Трансфигурации он упал в обморок, и ему пришлось провести в больничном крыле остаток дня. Мадам Помфри бранила все на свете Турниры, доводящие детей до изнеможения, поила Гарри укрепляющими зельями и расспрашивала о том, как он спит и питается. Гарри, ничтоже сумняшеся, выкладывал ей нечто вроде сочинения на тему «Медицински идеальный день», утвердая, что регулярно ест, достаточно спит, чересчур много в магии не тренируется, а что тает на глазах… ну так возраст такой, вон все худые, кроме Невилла Лонгботтома и Кребба с Гойлом, мадам Помфри, не беспокойтесь… почему в
