Тогда Яхья попросил Фадля вернуться, подписал все бумаги, которые тот принес ему, и отдал их.
Фадль был вазиром до конца жизни ар-Рашида и сопровождал его в Тус[179], где халиф скончался. Тогда он принял присягу у военачальников и других людей на имя аль-Амина, сына ар-Рашида. Они оставались в Тусе три дня, а затем вернулись в Багдад, где аль-Амин поручил Фадлю ведение всех его дел, сделав вазиром и полновластным правителем. Фадль видел, что новый халиф пренебрегает государственными делами и всячески избегает их, и это огорчало его. Ревность к делам державы побуждала Фадля даже на то, что он говорил халифу такие слова, каких бы никто не потерпел, но аль-Амин выслушивал его и не гневался на него.
Ибн Абдус рассказывает, что однажды аль-Амин решил устроить утреннюю попойку. Он велел созвать всех друзей и собутыльников и приказал, чтобы каждый из них собственными руками приготовил какое-нибудь блюдо. Позвали певцов, слуги поставили столы, и когда они приступили к еде, к халифу вошел Исмаил ибн Субайх, один из приближенных халифа, и сказал: «Повелитель правоверных, сегодня тот день, когда ты обещал мне рассмотреть дела хараджа[180], управления твоими имениями, и разобраться в записках наместников. У меня уже скопилось этих записок и прочих дел за целый год, и ты ни разу но брал их в руки и не велел приносить их к себе, а ведь это может привести к большим убыткам и разору в делах державы».
Халиф аль-Амин сказал тогда: «Моя пирушка не может помешать мне заняться рассмотрением этих дел, здесь нет никого постороннего, кто помешал бы мне, — все мои родичи и близкие, они заслуживают того благоденствия, в котором живут, и не станут изменять мне. Принеси бумаги, которые я должен просмотреть, и подавай их мне одну за другой, а я в это время буду продолжать свою трапезу. Я закончу все до того, как мы поедим, а если что останется, то я займусь этим после еды. Я даже не буду слушать музыку, пока мы не завершим с тобой всех наших дел».
Тут явились катибы разных диванов и принесли бумаги, которых было так много, что казалось, будто это почти все дела, которыми занимаются диваны. Исмаил ибн Субайх начал читать бумаги халифу, а тот решал, не переставая есть, и решения его были весьма разумны и справедливы. Иногда он советовался с присутствующими и прислушивался к их мнению. Все бумаги, по которым было вынесено решение, складывались возле Исмаила ибн Субайха.
Потом слуги унесли столы и принесли вино, и аль-Мамун начал пить, продолжая заниматься делами. А у него был обычай выпивать за раз не меньше ратля. Так он осушал кубок за кубком и наконец просмотрел все бумаги. Потом халиф подозвал к себе одного из слуг и что-то приказал ему тайно от всех. Тот ушел и вскоре вернулся. Увидя его, аль-Амин встал и велел встать Ибрахиму ибн аль-Махди и Сулайману ибн Али. Когда они отошли примерно на десять локтей от того моста, где прежде находились, вошла группа воинов, державших в руках бутылки с нефтью. Они стали бросать бутыли в груду бумаг и тетрадей и подожгли ее. Увидев это, Фадль ибн Раби, который присутствовал там, разодрал на себе одежду и побежал к халифу, крича: «Аллах слишком справедлив, чтобы примириться с тем, что наследник пророка и вождь его общины — человек, творящий подобное!» А халиф только смеялся и не выказал никакого неодобрения словам Фадля.
Когда аль-Амин был убит, Фадль скрылся и не показывался до тех пор, пока аль-Мамун не въехал в Багдад. Тогда за Фадля вступился Тахир ибн аль-Хусайн[181]. Но говорят, что аль-Мамун нашел его до этого, а уж потом вмешался Тахир, и халиф помиловал Фадля.
Рассказывают, что Фадль встретил Тахира, когда тот выехал со своей свитой, схватил за повод коня Тахира и сказал: «О Абу Тайиб, я не держал повод ни у одного владыки [182], кроме халифа или наследника престола». Тахир ответил: «Ты прав. Говори, что тебе нужно». Фадль промолвил: «Мне нужно, чтобы повелитель правоверных простил меня и вспомнил о нашей прежней близости».
Когда Тахир передал аль-Мамуну эти слова, он ответил: «Я простил его, но его напоминание о прежней близости — новый проступок». А надо знать, что Фадль держал Мамуна на коленях, когда тот был еще грудным младенцем. Наконец халиф приказал позвать к нему Фадля, и когда тот предстал перед ним и посмотрел ему в лицо, то совершил земной поклон и промолвил: «Я совершил земной поклон в знак благодарности Аллаху, который внушил мне просить тебя о прощении». Халиф спросил: «Скажи, Фадль, совершили ли мои предки по отношению к тебе что-либо дурное, или я, может быть, чем-то обидел тебя, что ты порицал и поносил меня и подстрекал пролить мою кровь? Не желаешь ли ты теперь, когда я облечен всей полнотой власти, чтобы я сделал с тобой то, что ты желал совершить со мной?»
Фадль отвечал ему: «Повелитель правоверных, мое извинение разгневало бы тебя, даже если бы было ясным и если бы мои поступки были продиктованы необходимостью. Что же говорить, если оно невозможно из-за того, что грехи отяготили меня и пороки вселили в меня скверну. Как я могу принести извинения? Но не будь со мной скуп на прощение, — ведь ты был щедр с другими! Ведь ты таков, как сказал о тебе аль-Хасан ибн Раджа:
И аль-Мамун перестал упрекать Фадля и позволил ему навещать его.
Обычно, если какой-нибудь катиб Фадля отличался, Фадль при всех благодарил его и не жалел похвал, а если ошибался, то Фадль клал бумагу под молитвенный коврик и молчал до тех пор, пока не оставался наедине о тем, кто составил эту бумагу. Тогда он доставал ее, указывал на ошибку и говорил, как ее исправить. Этот обычай перенял у него Хасан ибн Сахль, который долгое время служил под началом Фадля и затем стал вазиром.
Рассказывают, что аль-Мансур был очень строг[183] со своими катибами и смещал с должности за малейшее упущение. Однажды, как рассказывает аз-Зубайди, начальник шурты по имени Исхак послал за ученым-грамматистом Ибн Кадимом. Рассказывает Ибн Кадим: «Исхак велел мне явиться, и я, не ведая причины, испугался. Когда я входил в его дом, у дверей меня встретил его катиб, бледный и встревоженный, и шепнул мне: «Исхак», — а больше он ничего не смог сказать мне, опасаясь, что нас подслушают, и прошел мимо, не останавливаясь. Он ненадолго вышел и затем вновь вошел к Исхаку.
Когда же я предстал перед начальником шурты, тот спросил меня: «Как надо говорить: «И это имущество — имущество такого-то», или: «И это имущество — имуществом такого-то»? И я понял, что катиб не зря встретил меня у дверей и шепнул: «Исхак», — и я ответил: «Правильнее первое, но возможно и второе». Тогда Исхак обернулся к тому катибу и грубо сказал: «Соблюдай в своих посланиях все правила и избавь нас от того, что «возможно» и «дозволено».
Потом Исхак бросил мне какую-то бумагу, и я спросил, что случилось, и он рассказал, что этот катиб отправил на границу аль-Мансуру составленное им послание, где по ошибке написал «имуществом» вместо «имущество». Аль-Мансур же подчеркнул это место и написал на полях: «Что же ты мне пишешь с ошибками!» Получив обратно это послание, Исхак разгневался так, что можно было подумать, что наступил день Страшного суда, и решил наказать виновного, но прежде послал за мной. Потом тот катиб говорил мне: «Не знаю, как благодарить тебя, ведь ты спас меня и сохранил мне не только службу, но и жизнь».
