Средневековая андалусская проза

перед блеском ее речей, словно пораженные куриной слепотой, и она всегда была окружена толпой поэтов и катибов, которые, оттесняя друг друга, спешили насладиться радостью беседы с ней.

Привратники в ее дворце не были строги, и множество посетителей находило к ней дорогу, привлеченные ее красотой и благородством, славным происхождением и веселым нравом.

Однако Валлада, да простит ее Аллах и да скроет ее проступки, отказывалась прислушиваться к советам достойных людей и дала пищу сплетням и пересудам, ибо ни на что не обращала внимания и открыто предавалась наслаждениям и удовольствиям. Говорят, что она повелела написать на одном рукаве своей одежды такие стихи:

Неприступная, блистаю красотою неизменной;
Я влюбленных попираю поступью моей надменной.

А на другом рукаве велела написать вот так:

Что поделаешь, на свете от желаний нет защиты,
Я любому позволяю целовать мои ланиты.

Я нашел рассказ этот в книгах и ответственность за подобное известие возлагаю на того, кто передал его, и заявляю перед Аллахом о своей невиновности, а перед теми, кому дороги изящество и образованность, о своем нежелании писать всяческие грубости, если таковые встречаются.

Об истории Абу-ль-Валида и Валлады рассказывают множество историй, и коротких и долгих, но я выберу лишь некоторые из них, ибо все их перечислить невозможно.

Рассказывал Абу-ль-Валид: «В дни молодости, в самом разгаре безумной юности я страстно полюбил красавицу по имени Валлада. Когда же рок присудил нам встретиться и было назначено свидание, она написала мне:

Приходи ко мне скорее ты во мраке на свиданье;
Ночь — хранительница тайны, умираю в ожиданье;

По тебе я так страдаю, что луна бы не всходила,
В темноте ночной со мною разделив мое страданье.

И когда день скрыл свой камфарный цвет и ночь рассеяла амбру мрака, Валлада вышла ко мне, и стан ее был тонок и гибок, словно тростинка, а бедра были округлы, как песчаный холм. Она потупила в смущении нарциссы очей, показав мне розы ланит, и мы отправились на прохладную лужайку, усеянную пестрыми цветами, словно парчовыми коврами. Там высились кроны деревьев, словно знамена эмира, а меж ними струились цепочки серебряных ручейков, роса на траве рассыпалась, словно жемчуг, а золотистое вино вырывалось на волю из тесной бутыли, наполняя кубки. И когда мы пригубили его, словно огонь пробежал по нашим жилам, и воспламенилась в крови нашей страсть, и каждый из нас поведал другому о своей любви и стал жаловаться на сердечную боль. И я провел эту ночь, срывая тюльпаны алых уст и наслаждаясь спелыми гранатами ее грудей. А когда я расстался с ней рано поутру, то, полный блаженства, прочел стихи:

Удрученное разлукой, сердце вдруг затосковало,
Потеряв терпенье сразу, а ведь это лишь начало.

На прощание влюбленный скрежетать готов зубами;
Он скорбит и сожалеет, что грешил с тобою мало.

О сестра луны небесной, ты свою сестру затмила,
И над ней твое сиянье ночью восторжествовало.

Ночь печальная в разлуке кажется мне бесконечной,
Потому что наслажденье слишком быстро миновало.

Однажды Утба, невольница Валлады, спела ей песню на такие слова:

Со много мой друг, и теперь я не плачу;
Мой сладостный клад расточу и растрачу!

Тому, кто моею душою владеет,
Я сердце свое отдала бы в придачу.

Услышав песню, я попросил Утбу спеть ее еще раз, не спросив Валладу. Невольница исполнила мою просьбу, и на лике Валлады погасла молния улыбки за облаком гнева. Она стала бранить Утбу, а я сказал такие стихи:

Напрасно служанку ты мучаешь такими жестокими карами;
Уж лучше осыпь ты влюбленного укорами или ударами;

В своих одеяньях запутавшись, ты слезы пытаешься вытереть
Тайком лепестками перстов твоих, владеющих чудными чарами.

И мы провели всю ночь, упрекая друг друга, не получив наслаждения от близости, пролив кровь алого вина и оставив без внимания ложе любви. Когда же птицы-проповедники, провозвестники утра, взлетели на ветви, словно на мимбар в мечети, Валлада собралась уходить, так и не признав свою вину и упорствуя в своей гордыне. Тогда она начертала мускусом чернил на камфаре листа:

Если бы ты дорожил мною, гордой и свободной,
Не прельстился бы тогда ты рабынею безродной.