наверстывал.
— Я только хочу объяснить, как обстоят дела, — услышал я его фразу, когда мы садились за стол.
Гадство!
Я подцепил на вилку кусочек мяса с тарелки и принялся жевать, стараясь успокоиться. Вдруг это поможет не хуже той Асповой жвачки без сахара.
— Можешь думать что угодно, — отвечал Торстенсон директору, — но Лассе вполне нормальный мальчик. Хотя ему и непросто жилось там, откуда он переехал. Он еще выправится, вот увидишь.
И он ослепительно улыбнулся. Я просто глазам своим не поверил.
— Что ж, посмотрим, — пробормотал директор. — Посмотрим.
К этому моменту кусок мяса превратился уже в волокнистый комок. Я попытался проглотить его, но он попал не в то горло.
Я поперхнулся, выскочил из-за стола и кинулся на кухню. При каждом вздохе в горле что-то свистело.
— Подожди, — сказала Лолло, — я тебе помогу.
Она обхватила меня сзади и сдавила грудную клетку. И откуда у нее такая силушка взялась! Кусок подскочил вверх и снова оказался во рту.
— Вот так, — сказала Лолло.
Но она не расцепляла рук, пока я переводил дух. Запах свежевымытых волос и аромат ее духов ударили мне в нос, и у меня закружилась голова.
— Мне надо запить, — пробормотал я.
— Я принесу, — вызвалась она.
Лолло плеснула воды в стакан и подала мне. Вода была газированной и сладковатой на вкус. Когда я пил, пузырьки щекотали горло.
— Выпей еще, — посоветовала она. — Это полезно для горла.
Я и сам это чувствовал. Постепенно все злое словно растворялось. Рядом со мной стояла Лолло. Она смотрела, как я пью. И в глазах ее уже не было прежней злобы.
Улыбка у нее была почти такой же красивой, как у Элвиса на моей футболке.
— А теперь пошли к гостям, — сказала она наконец. — Они, небось, уже волнуются, куда мы пропали.
— Ммм, — промычал я.
Лолло взяла меня под руку, когда мы входили в комнату. Взрослые заулыбались нам, словно никогда не видели более милой картины.
— Ну как? — спросил Хилдинг Торстенсон.
— Нормально, — ответил я. — Просто отпад.
Но немного погодя, когда гости наелись и перебрались в гостиную, я вдруг почувствовал, что со мной что-то не так. Свечи в подсвечниках вдруг все перемешались. Комната завертелась перед глазами, а пол под ногами заходил ходуном. Пришлось прислониться к стене, чтобы не упасть.
Все это время я чувствовал на себе неотступный взгляд зеленых глаз Лолло. В животе тоже все бурлило.
Я попытался добраться до лестницы, чтобы подняться в свою комнату, но зашатался и рухнул прямо на Торстенсонов горшок с цветами.
— Да он пьян! — воскликнул директор.
Лицо его парило над полом, он был возмущен.
— Он почти целую бутылку прикончил на кухне, — сообщила Лолло. — Я пыталась его остановить, да куда там!
Не помня себя, я ринулся на нее с кулаками. Что она такое мне подлила? Лолло стояла, облокотившись о пианино, я хотел наброситься на нее, но ноги мои понесли меня прямо в жаркие объятия мускулистой дискобольши.
— Пойдем, — сказала она и поволокла меня к кожаному дивану.
Там меня и уложили.
И все на меня таращились. Хотя у меня все плыло перед глазами, я заметил, что мама чуть не плачет. Да я и сам был готов расплакаться. Что делали мы среди всех этих людей?
Я закрыл глаза, надеясь, что гости вот-вот исчезнут.
— Папа, — прошептал я в темноту. — Мне плохо.
Я надеялся, что, когда открою глаза, то увижу его медвежье лицо. Мне так хотелось, чтобы он оказался рядом и положил холодную руку мне на лоб — он всегда так делал, когда я болел.
Но теперь его не было.
В ногах у меня стояли Торстенсон и директор. Они казались встревоженными. Разглядывали мои носки. На большом пальце зияла дырка. Для этих двоих это, поди, почти мировая катастрофа.
Я поискал взглядом маму. Но она скрылась куда-то в этом качающемся доме. Может, снова ушла в ночь, как делала это порой, когда не могла находиться с отцом под одной крышей? Но почему она не осталась со мной?
Я все время сглатывал, чтобы содержимое желудка не вырвалось назад — прямо на футболку с Элвисом. Вдалеке я различил Лолло. Она так и стояла у пианино, задрав нос, и поглядывала на меня. Заметив, что я смотрю на нее, она ухмыльнулась, а потом выпятила губы, словно увидела что-то приятное. Вот ведь гадина!
Я закрыл глаза. Вот бы вообще не открывать их снова! Так и лежать, пока не пройдет это верчение в комнате, пока не погаснут свечи и не разойдутся гости. Я постарался дышать ровно и тихо: пусть все решат, что я заснул.
Сквозь темноту я слышал голоса Торстенсона и директора.
— Кажется, заснул, бедняга, — сказал Торстенсон.
— Слава богу, — согласился директор. — Ты не представляешь, какую обузу на себя взвалил.
— Пустяки. Он скоро поправится.
— А потом? — наседал директор. — С этим парнем у тебя в доме не будет ни минуты покоя. Так и знай.
— Я за ним пригляжу, — сказал Торстенсон. — Я еще докажу, что он может быть совсем иным, не таким, как сейчас.
— И как же ты этого добьешься?
— Не знаю. Но готов спорить, что через четыре месяца он станет примерным учеником, может быть, даже самым лучшим в классе.
— О’кей, — кивнул директор. — Только ты проиграешь.
— Посмотрим, — ответил Торстенсон.
Я так никогда и не узнал, какую цену они назначили за мою голову. Потому что тут вернулась мама. Она принесла мокрое полотенце и обтерла им мое лицо. Потом помогла мне подняться по лестнице в мою комнату.
— Что ты такое учудил? — спросила она, когда я улегся на металлическую кровать.
— Это не я.
Но мама мне не поверила. Она стояла надо мной, словно я был пациентом в больнице Святого Йорана. Прежде чем уйти, она все же чмокнула меня в лоб.
— Не хочу я здесь жить, — пробормотал я.
— Замолчи, — сказала мама. — Постарайся уснуть.
Но у меня ничего не выходило. Я лежал без сна, таращился в потолок и ждал, пока остановится это мировое круговращение. Я чувствовал, как подо мной ворочается в своей коробке Блэки. Я нажал кнопку магнитофона, чтобы Элвис спел нам.
«Funny how time slips away»[11], — пел он, а время шло и шло.
