равно выбрались в город.
— Да ладно, ни к чему это.
— Пригодится, — возразил Торстенсон. — Но первым делом — очки.
Окулист оказался пузатым бородачом в белом халате, у него была курчавая шевелюра. Он отступил на шаг, и при этом едва не сшиб стенд с оправами.
— Ну, — протянул врач, склонив голову набок. — Как ты себя в них чувствуешь?
Это было потрясающе!
Теперь я видел каждый волосок, торчавший из ноздрей окулиста. А когда я повернулся к Торстенсону, его борода почти уткнулась мне в нос. Все словно приблизилось, сделалось яснее и приобрело пугающую четкость. Даже я сам. Я посмотрел на себя в зеркало, и отражение показалось мне более реальным, чем я сам себя представлял.
— Замечаешь разницу? — поинтересовался Торстенсон.
— Есть малость, — признался я.
Я стоял у зеркала, пока Торстенсон расплачивался и беседовал с врачом из оптики, и размышлял о том, как очки могут преобразить внешность.
— Знаете что, — спохватился вдруг Торстенсон, — не могли бы вы выписать ему справку?
— Какую справку? — не понял окулист.
— Для школы. Что ему надо сидеть на первых рядах. Из-за зрения.
— Ну, теперь в этом нет нужды, — улыбнулся врач.
— Это никогда не помешает, — возразил Торстенсон.
И он добился-таки этой справки!
Потом настал черед одежды.
Мы обошли уйму магазинов в поисках подходящего прикида.
Елку в «НК»[12] спилили вместе со всеми красными пакетами, а гирлянды сняли. Кажется, мы обошли все отделы, кроме разве часов и нижнего белья.
В магазине было жарко и тесно. Я все еще не привык к очкам и все время боялся, что врежусь в кого-нибудь. Я вконец вымотался, а Торстенсон, наоборот, все больше воодушевлялся.
Мы купили несколько пуловеров, две пары брюк, короткую куртку и пиджак, три рубашки, два галстука и пальто. Торстенсон заставил продавцов прочесать пол-склада. Он щупал ткани и громко отпускал замечания.
Все вещи были ужасно дорогие и неудобные. Совсем не то, к чему я привык.
Но Торстенсон лишь довольно кивал.
— Отличненько! — заявил он и выудил свою кредитку.
Никогда еще я так не влипал.
— Ну, а теперь пойдем и подзаправимся хорошенько, — объявил Торстенсон, когда с покупками было покончено. — Мы это заслужили.
Но мы еще пробродили целую вечность. Заходили в маленькие магазинчики с мягкими коврами, где нас встречали продавцы с жесткими взглядами. Ей-ей, мы не пропустили ни одной дорогущей лавки. Ноги подо мной подгибались, словно на мне были сшитые на заказ модные штиблеты из свинца. На самом деле это были итальянские ботинки, которые уже начали промокать.
Мы были обвешаны пакетами. В маленьком пластиковом мешке я нес свою старую забракованную одежду.
— Теперь надо головой заняться, — заявил Торстенсон, когда мы поели.
Он выдул облако ядовитого дыма из своей сигареты — прямо мне на голову.
— Это будет непросто, — хмыкнул я.
Я-то решил, что он это о том, что у меня в башке!
Но Торсенсон поволок меня в парикмахерскую, где было полным-полно цветов в горшках, сверкали огромные зеркала и сновали поджарые парикмахеры.
У паренька, который за меня взялся, был хвостик на затылке и серьги в ушах. Я уселся в кресло, которое указал мне парикмахер, и он принялся рассматривать мои непослушные вихры. Они уже успели немного отрасти, но все же для хвоста были еще коротковаты.
— Ну, как тебя подстричь? — спросил парень.
— Да мне все равно.
Это было чистой правдой. Мне уже все было по барабану. Я так измотался, что у меня не было сил обсуждать мою внешность.
Я откинулся на спинку и спрятался под пластиковой накидкой, словно это был спальный мешок. Из динамиков рвалась музыка и смешивалась с лязганьем ножниц и урчанием бритвенных машинок. Если закрыть глаза, казалось, будто это сверчки или шмели. Я и не стал открывать глаза. Парень с хвостом принялся массировать мою черепушку, отчего все мысли словно вспенились, и казалось, их можно было смыть душем. Я сам не заметил, как заснул.
Мне снился летний луг, на котором гудели насекомые, а цветы источали аромат, похожий на запах мусса для волос.
Я проснулся, лишь когда парикмахер похлопал меня по плечу.
— Ну как — годится? — спросил он.
— Конечно, — пробормотал я спросонья, пытаясь разглядеть себя в зеркале.
Но меня там не было. Я исчез!
Перед зеркалом сидел какой-то незнакомец в моих новых брюках и лакированных ботинках, только нос у него был такой же, как мой старый.
— Я их немного осветлил, — сказал парень с хвостом.
Я не сразу сообразил, что это я сижу перед зеркалом и это о моих волосах идет речь.
Я будто бы и впрямь полежал на том летнем лугу, который мне приснился, и от этого мои волосы выцвели и словно растрепались на ветру. Они действительно шикарно смотрелись.
— Тебя не узнать, парень! — подбодрил довольный Торстенсон, когда я снял накидку и натянул пальто.
Я осторожно кивнул, боясь растрепать прическу.
— А теперь мы можем ехать домой? — спросил я.
Да уж, с меня было довольно!
Мне не хватало моего утраченного лица. Я уже стал бояться, что задержись мы еще немного, и нос тоже исчезнет. А мне бы хотелось его оставить — как память.
— Да, теперь можно и домой возвращаться, — согласился Торстенсон.
— Что скажешь? — спросил Торстенсон, когда мы вернулись.
Мама неуверенно посмотрела на меня.
— Ну, не знаю, — пробормотала она.
Она вертела меня и обнимала. Пожалуй, ей все же хотелось, чтобы я остался прежним. Ей, как и мне, непросто было свыкнуться с моей новой внешностью.
Хотя, конечно, было здорово распрощаться со всем этим старьем, раз уж все равно ничего не будет, как прежде.
Вот только все менялось слишком быстро. Я не поспевал за этими переменами. Казалось, что меня словно забыли в одной из этих примерочных.
Мне захотелось поскорее подняться к себе наверх со всеми этими пакетами, но тут зазвонил телефон. Мама взяла трубку.
— Да, подожди, я его сейчас позову, — сказала она.
Я сразу догадался, кто это. По голосу.
— Это тебя, Лассе, — позвала она. — Твой папа.
Я опустил пакеты и медленно пошел к телефону, а сердце колотилось как ненормальное. Я не виделся
