видел. Вот и решил, небось, что во мне взыграло мое прошлое, и я набросился на его доченьку и облапал за грудь.
— Уймись сейчас же! — орал Торстенсон.
Он сжимал меня, словно осьминог.
— Отпусти! — завопил я. — Оставь меня в покое!
И тут в комнату вошел отец.
Оказалось, он уже давно стоял на улице, не решаясь войти. Смотрел на блестящую табличку на двери «Хилдинг Торстенсон. Зубной врач». Если бы кто его заметил, то, верно, решил бы, что этот человек боится зубного врача — самый робкий пациент во всей Швеции.
Наконец папа решился позвонить, но никто ему не открыл. Он звонил несколько раз, хотел позвать меня покататься на машине.
Отец уже собрался было спуститься с крыльца, но тут услышал раздавшийся в доме отчаянный крик. Дверь оказалась не заперта, и он ринулся внутрь, забыв даже вытереть ноги.
Он влетел и увидел, что Торстенсон сжимает меня, истекающего кровью.
— Говнюк поганый! — прорычал мой отец. — Что это ты руки распускаешь, а?
Торстенсон сразу меня выпустил и попятился, затравленно озираясь. Он едва не сел на пианино.
— Кто вы? — пробормотал он. — Что вы здесь делаете?
Он никогда прежде не видел отца.
— Вот я из тебя сейчас котлету сделаю! — пригрозил отец.
— Что?
— Я тебя по стенке размажу. Вот что я сделаю!
— Давайте разберемся спокойно, — взмолился Торстенсон.
— Он же маленький мальчик, — не унимался отец. — Черт тебя побери, он еще маленький мальчик!
— Кто? — недоуменно спросил Торстенсон.
— Ах ты мразь! — крикнул отец.
Из глаз его покатились слезы. Он зашмыгал своим кривым носом.
Ясное дело, он решил, что Торстенсон меня избивает.
— Папа, — сказал я.
Он наверняка бы пришлепнул Торстенсона, если бы я не вступился. Мы с ним похожи. Он тоже психованный.
Я обнял его и уткнулся носом в его пальто.
— Ты не так все понял, — сказал я.
Но он не сразу утихомирился.
— Что ж, извините, — пробормотал отец, когда я объяснил ему, что сам ткнулся носом в учебник. Он неохотно протянул Торстенсону руку.
— Все в порядке, — холодно отвечал Торстенсон. — Пойду принесу что-нибудь, вытереть ему нос.
Он пошел за ватой в свой врачебный кабинет.
Лолло явно не хотелось оставаться с нами наедине. Она посматривала на папу так, словно он был монстром из «Звездных войн».
— Извини, что схватил тебя за грудь, — сказал я, когда она направилась к двери.
Она передернула плечами.
Но ничего не ответила. Ушла в кухню и закрыла за собой дверь.
И мы остались вдвоем — папа и я. Он оглядывал просторную гостиную. Видно было, что ему здесь не по себе.
— Ладно, пошли, — сказал я. — Я только свитер возьму.
Поднимаясь по лестнице, я чувствовал, что ноги у меня какие-то странные. Я достал свитер, который получил в подарок от бабушки на Рождество, и надел его. Брюки были закапаны кровью, но мне было наплевать. И плевать, что очки упали, когда мне залепили книгой по башке. Так даже лучше.
Прежде чем спуститься вниз, я сунул в карман губную гармошку.
— Может, выпьем вместе чайку? — предложил Торстенсон. — У нас есть о чем поговорить.
Он промыл мне нос спиртом. Это было все равно что сунуть нос в крапиву.
— Да не надо, — пробормотал я. — Мы лучше поедем.
Торстенсон не стал нас уговаривать. Он и сам понимал, что это не больно удачная идея.
Здорово было снова оказаться в отцовской машине.
Солнце еще больше припекало. На улицах было грязно. Мы ехали по Энскедевэген, мимо кондитерской, школы и домов, которые мне были знакомы с самого детства.
Я закрыл глаза и прислушивался к шуму мотора и свисту зимних шин. Мне наплевать было, куда мы едем. Лишь бы мчаться куда-то, как мы уже делали столько раз, и чтобы все постепенно становилось по- прежнему.
Я опустил голову на папино плечо. Он ничего не сказал. Это и лучше. У Торстенсона была вечная говорильня, так что ничего уже нельзя было услышать.
Я попробовал, не открывая глаз, догадаться, куда мы едем.
Теперь мы были у Энскеде-Горда, вот проехали скотобойню и серые бетонные стены Ледового стадиона с прожекторами, похожими на огромные фотовспышки. Мы въехали на мост. Если посмотреть налево, то вдалеке видны мельница и бассейн Эриксдаль, туда мы летом ходили плавать с мамой, когда у нее были выходные. Потом нас поглотил туннель, где под потолком жужжали пропеллеры.
Когда я открыл глаза, то в свете желтых фонарей, проносившихся мимо, увидел в зеркальце заднего вида папино лицо.
Он почувствовал, что я смотрю на него, поднял глаза, и наши взгляды встретились.
— Ну у тебя и носик! — усмехнулся папа. — Теперь тебя не узнать.
— Зато так он похож на твой, — отшутился я.
Внутри было черным-черно.
Они летали среди деревьев, словно серые тени. Прижимались носами к стеклу и таращились на нас своими большими пустыми глазами. Я невольно вспомнил о Блэки Лоулесе.
Кто его покормит в мое отсутствие?
Я крепче сжал отцовскую руку. Мы бродили по Залу лунного света и глазели на ленивцев, маленьких обезьянок и крыс.
— Пойдем дальше? — спросил папа.
— Как скажешь.
Это отец придумал поехать в Скансен[15]. Последний раз я был там совсем маленьким. Может, папе захотелось, чтобы я снова стал таким.
Он держал меня за руку, словно боялся, что я потеряюсь.
Мы вошли в зал, где были змеи и всякие страхолюдные ящерицы. Какая-то тетка с синими волосами указывала на потолок, дергала за рукав мужчину в охотничьей куртке. Там, над нашими головами, она разглядела ленивца.
— Видишь? — визгливым голосом спрашивала она. — Потешный, правда?
Отец стоял совсем рядом с ней.
— Он, поди, думает, что ты тоже потешная, — громко заметил он.
Тетка побледнела и, махнув нелепой сумочкой, отшатнулась к клетке со скорпионами. Она зыркнула на отца, словно тот был отпетый хулиган.
— Какая грубость! — прошипела она. — Какое нахальство!
— Вот именно, — согласился отец. — Думай, что говоришь, подружка.
Ему не нравилось, когда обижали ленивцев. Они ничем не хуже любой тетки.
А как он непохож на Торстенсона!
Для того природа просто поле битвы. Выживают сильнейшие! Все сводится именно к этому:
