прямо посреди текста лекций, вместо подготовки к экзаменам, во время них. Практика на планетах. Практика в Сенате. Понятное дело, с подачи Палпатина. Деловитус-деловитус, с датападом подмышкой, с браслетом передатчика на руке. Изучение видов, так сказать, в месте их набольшего разнообразия и скопления.
И вечера – то забитые серой мокрой пылью, то пронзительно-ясные, распахнутые во всю ширь. Бьющие струи грозы в окно, затяжные промозглые дожди, заоконная каша, и вдруг – прореха в небе, и непроспавшаяся улыбка солнца зажигает Корускант. Путешествия под дождём, в непромокаемом плаще, столь долгие, что выбивались и гудели ноги, а плащ-таки промокал, не смотря на все гарантии производителя. Блуждание по паутинам улиц, заглядываение в окна домов, попытка представить: а как живут там, за этим кругом тёплого света? А она стояла на улице, в мокрой тяжести дождя, плащ прилипал к одежде – она улыбалась. В этом было что-то пронзительное – как жизнь. Вкус одиночества, которое хочешь – удивительный вкус, и он с тех пор всегда был для неё запахом мокрых улиц.
Свобода. Ото всего и ото всех.
И прозрачная трезвость утра, сдобренная контрастным душем; дека, датапад, или на лекцию, или на практику в здание Сената. Деловая молодая леди, приветливая, вежливая, непроницаемая.
В конечном счёте. Она сделала свой выбор. И выбрала такую жизнь. Политика. День может начаться утренним взрывом и тремя кровавыми кучами одежды у искорёженного трапа. Одежды, которая секунду назад была людьми, двигалась и дышала. Продлиться пламенной, никому не нужной речью в зале Сената, а закончиться – вечерним фуршетом, полным мёртвых рож.
Вкус смерти на губах, пощёчина по лицу. И пустота в сердце.
Дело не в опасности. Совсем нет. Опасность… прозрачная улыбка мира, который хочет твоей смерти… холодок в самый жаркий день. Это почти привычно. Вопрос – в другом. В выборе, который сделала. Точней, в выборе, который сделали за неё много лет назад, а она, войдя во взрослость лет и здравый рассудок, его подтвердила. Политика. Пёстрые карты в руках, фальшивые улыбки, искренняя ненависть. Впрочем, до ненависти тоже поднимался не каждый. Политика как тасовка улыбок и лиц, слов, которые ничего не значат, дел, направленных на примитивную цель. Чтобы данному сенатору от данной планеты было сытно и удобно. И девяносто процентов сил – вкладывалось в это. Политика, как искусство разнообразных подножек… борьба по-сенатски. Даже жажды власти в них не было – почти. Просто как таковой – власти. Как они могли её хотеть? Власть – тоже особая потребность. Она требует шевелиться, делать, решать. Примитивное желание поиздеваться над своим маленьким коллективом подчинённых – не в счёт. Всё это игры пошлого толка. Но ей-то что в этом нужно, что? Она ведь могла выбрать иной род деятельности, в котором куда больше свободы. Плюнуть на политику, уехать к себе, всё равно проблема немедленного заработка на жизнь не стояла перед ней.
Остановил – цинизм. Циничная усмешка человека, который варился в большой политике с очень юных лет, и термин “свобода” смешит его до истерического спазма. Можно уехать чёрт знает куда, заняться датападомарательством, выражать образы и мысли. Никому не мешать. Быть наедине с землёй и небом. А галактика будет продолжать не только сверкать мириадами звёзд. Небо, воспетое поэтами, воспринимается прагматично. Вот это – путь на Коррелию, там скопление звёзд Центрального ядра, а Корускант… Один сектор, второй сектор, этот не поделил власть с этим, а вот та группа звёзд…
Никаких светлячков в небе, почти возле каждого светлячка кто-то выживает и живёт. И им всем становится тесно на огромной спирали звёзд. Даже свобода безразличного пространства стала тесной клеткой, в которой грызутся виды. Не то чтобы она желала всем мира и добра. Но иллюзия свободы вылетела из её головы в четырнадцать лет. Свобода – мираж. Или подчиняешься. Или подчиняешь. Она-то прекрасно знала, как можно поиметь существо, мнящее себя свободным.
Она выбрала власть.
…и… что же случилось?
Что произошло?
Как?..
Она…
Она летит в никуда с разрывом в двадцать пять лет. Ей не более чем тридцать. В мире за это время прошла целая жизнь. И не одна жизнь оборвалась. В мире за это время сгорел и был заново построен мир. Всё изменилось. Вместо резких всплесков и колебаний её окружали прозрачные чёрные стены. И о чём она? О любви? О своей, маленькой, конкретной… Всё-таки она касалась человека, который был способен изменить мир. Если бы его энергия не плескалась в нём порой сильно и неумело, и если бы он не изливал большую её часть в привязанности, которые ослабить не мог.
А ведь она тоже хотела изменить мир. Она точно помнит, что хотела. Они… в этом сошлись. И… когда же… всё изменилось? Когда она перестала этого желать? Когда… вдруг захотелось… изменить не мир – человека?
Зачем она вернулась, как, почему летит туда, куда летит? Взгляд мельком мазнул по зеркалу: надменное лицо, презрительные глаза и губы. И смерть за стёклами глаз.
Она опустила голову и рассмеялась. Всё просто. Очень просто. Очень.
Я всего лишь хочу жить. Я жить – буду.
Смерти нет.
Найти-найти-найти…
Отыскать…
Через вечность. Через листву. Через свет.
Одну из тех, что недорастворилась.
Вернуть к жизни. Вернуть…
Перед глазами кружит сияющее колесо. Слепит. Спицы в небе. Прорези, похожие на лепестки, в куполе, высоко. Колесо света. Колесо Силы.
Почему она подумала именно так?
Возвращалось дыхание. Возвращался свет. Лицо рыцаря над головой.
-Вам… легче?
Она попыталась понять. Попыталась подняться.
-Тссс, лежите, тссс… Вы слышите меня?
-Кто вы? – голос чужой, в рот будто набили песка.
-Вы меня не помните?
