неустрашимость, мужество, храбрость, то этим не уничтожаю ни его наряда, ни его оружия. Наряд, убранство, оружие воина есть история, а разум и слава этой истории есть дух воина, его дела. Когда я, смотря на прекрасный храм, превозношу его симметрию, пропорцию, великолепие, то, относя это к искусству архитектора, к красоте целого, исключаю ли кирпич, известь, железо, песок, воду, каменщиков, ваятелей и проч., как будто бы ничего из того не бывало? Я удивляюсь разуму храма, но чрез то не отвергаю его внешнего вида. Читая свящ. Писание в намерении научиться богопочтению, богобоязненности, любви к ближнему, повиновению начальству, покорности придержащим властям, усовершенствованию сердца во всех отношениях, когда, напр., я найду историю, как первосвященик Аарон бросил в огонь и растопил тельца, сделанного евреями в отсутствие вождя и обоготворяемого ими, то я не останавливаюсь тут на химической работе, всегда помня, что Библия не наука химия, а священная книга, научающая человека, готового внимать ее учению, чистоте нравов. Я научаюсь от этой истории, что человеческое сердце не может быть без упражнения, и когда удаляется от сердца священная мысль, понятие истины, дух разума, то оно мгновенно повергается в занятия подлые, не согласные с высоким родом его, и чтит, величает, боготворит презренное, ничтожное, суетное. Этот разум истории назидает меня, содействует моему внутреннему усовершенствованию много больше, чем как если бы я, узнавши, как золото моментально, переделывать из всего и все в него превращать, занялся химией и начал богатеть. Я верю и знаю, что все то, что существует в великом мире, существует и в малом, и что возможно в малом мире, то возможно и в великом, по соответствию их и единству все исполняющего духа[13]. Но для чего стараюсь я знать, как и когда Моисей разделил море жезлом в этом великом мире, в истории, а не научаюсь, как бы мне в малом моем мире, в сердце, разделить смесь склонностей природы непорочной и растленной, и провести мою волю непотопленно по пути житейского моря». — Иногда разговор Сковороды с Коваленским касался превратностей света. «Оне суть то, чем должны быть: весна, лето, осень, зима суть свойства, неотделимые от суточного круга. Все содержимое во времени «коловратно», конечно, изменчиво: неразумен, несчастлив тот, кто требует от него постоянства и вечности! Если же в нем нет постоянства, то и любовь к нему должна иметь конец; отсюда печали, воздыхания, слезы, отчаяния. Не говори мне о высоких чувственных душах. Слезы суть излияние природы, а не привязанностей (Est quaedam flere voluptas), а плакать в свое время есть некоторое утешение. Вечность их! Одна вечность есть беспечность, постоянство, надежда. Вечность и время суть один состав, но не одно и то же: одно свет, другое тьма; одно добро, другое зло; одно глава, другое хвост».
Многие в окружности, желая видеть Сковороду, приезжали в с. Хотетово. Так, однажды, орловский губернский прокурор подошел к нему и приветливо сказал: «Григорий Саввич! Прошу любить меня.» — «Могу ли любить вас, — отвечал Сковорода, — я еще не знаю». Другой раз, директор экономии, желая познакомиться с ним, говорил: «Я давно знаю вас по вашим сочинениям; прошу доставить мне и личное знакомство ваше».
Сковорода спросил: «Как зовут вас»? — Я называюсь так — то. — «Имя ваше не скоро ложится на мое сердце», — был ответ Сковороды. Некоторые из «высокомудрствующих завидовали его талантам и из зависти говорили: «Жаль, что Сковорода ходит около истины и не находить ее».
Не прошло и трех недель, как Сковорода начал просить своего друга отпустить его в любимую им Украину; в ее сырой земле он хотел сложить свои кости, и, несмотря на убеждения, на чрезвычайно ненастную погоду, усилившийся кашель и расслабление и на трудность путешествия, поехал в Украину в августа 1794 года. «Останься у меня провести хоть зиму!» — умолял его Коваленский. «Дух мой велит мни ехать», — отвечал Сковорода, и друг уже не стал его удерживать. Напутствуя его всем необходимым, сказал: «Возьмите это; может быть в пути болезнь заставить где остановиться, то нужно будет заплатить!»… «Ах, друг мой! отвечал он: неужели я не приобрел еще доверия к Богу; промысл его верно печется о нас и дает все потребное во браговремении?» При расставании, обнимая друга, Сковорода сказал: «Может быть, больше уже не увижу тебя! Прости! Помни всегда во всех твоих приключениях в жизни то, о чем мы часто говорили: свет и тьма, глава и хвост, добро и зло, вечность и время». По приезде в Курск, он остановился, вследствие беспрерывных дождей, у архимандрита Амвросия; отсюда отправился далее, в Гусинку, излюбленное свое пустынножительство, но под конец пути у него явилось побуждение ехать в Ивановку, слободу помещика Коваленского, отстоящую от Харькова в 35 верстах. Болезни, преклонная старость, ненастье, усталость от пути мало — помалу приблизили его к смерти. Сковорода прожил тут немного больше месяца. По рассказам старожилов, последним земным жилищем его была небольшая отдельная комнатка, выходившая окнами в сад. Но он бывал в ней очень редко; обыкновенно или беседовал с хозяином, также стариком, добрым и благочестивым, хотя крайне вспыльчивым, или ходил по саду и по полям. Всегда почти на ногах еще, он часто говаривал: «Дух бодр, но тело немощно». Однажды к помещику собрались соседи послушать Сковороду. За обедом Сковорода был необычно весел и разговорчив, даже шутлив, рассказывал про свое былое, про свои странствия, испытания. После обеда он вдруг скрылся и, выбрав удобное место на возвышенном берегу пруда, близь рощи и гумна, начал рыть яму — узкую длинную могилу. Когда спросил его хозяин, что это, чем он занят? Сковорода отвечал: «Пора, друг, кончить странствие! И так все волосы слетели с бедной головы от истязаний! пора успокоиться!» — «И, брат, пустое! Полно шутить! Пойдем!» — «Иду! Но я буду просить тебя прежде, мой благодетель, пусть здесь будет моя последняя могила с надписью: «Мир ловил меня, но не поймал»… И Сковорода пошел в свою комнатку, переменил белье, помолился Богу, положил под голову свои сочинения и серую свиту, лег сложивши на крест руки и умер 29 октября, по утру на рассвете, 1794 года, — умер так, как только может желать умереть философ. Погребли его на указанном им месте. Вот надгробная надпись ему, составленная его другом, Коваленским:
Чрез 20 лет, тело Сковороды было перенесено в другое место и похоронено в саду священника, по старанию одного из признательных его учеников, П. Мещерякова, который, кажется, издал впоследствии его портрет с вышеприведенною стихотворною эпитафией. Скоро имя Сковороды в Ивановке было почти совсем забыто, и к могиле его не имели никакого уважения. От этого, по мнению тамошних жителей, происходили нередко странные события и, большей частью, у тех, к кому переходил садик с могилою «философа»: или умирали неожиданно владельцы этого места, или, чаще всего, спивались с кругу. К прискорбию, и доселе на могиле этого великого человека нет достойного памятника.
Сковорода оставил после себя не мало сочинений философско — богословского содержания, оригинальных и переводных. Кроме того, от него осталось много стихотворений и нравоучительных писем на русском, греческом и латинском языках, адресованных им к многочисленным друзьям и знакомым.
Вот собственноручный список его философско — богословских сочинений:
Оригинальные сочинения
1) Наркиз, узнай себя; 2) Симфония: рех: сохраню пути моя; 3) Неграмотный Марко; 4) Симфония: аще не увеси; 5) Алфавит Мира, о природе; 6) Разговор кольцо или дружеский разговор о душевном мире; 7) Древний мир; 8) Жена Лотова; 9) Брань архангела Михаила с сатаною; 10) Икона Алкивиадская; 11) Беседа I. Сион; 12) Беседа П. Сион; 13) Беседа III. Двое; 14) Диалог: душа и нетленный дух; 15) Благодарный Еродий; 16) Асхань о познании себя; 17) О Христианском благонравии или Катехизис; и 18) Израильский змий или о древнем змие или еще о Библии.
Переводы
1) О старости Цицероновой; 2) О Божием правосудии; 3) О смерти…; 4) О хранении от долгов; 5) О спокойствии души; 6) О вожделении богатств; и 7) Об уединении… Сидрония. Все это сочинения Плутарха, кроме последнего.
Из стихотворений Сковороды более других известна его полудуховная, полусатирическая песня:
