Сковорода родился в 1722 году, в селе Чернухах, Лохвицкого уезда, Полтавской губернии. Родители его были из простого звания: отец — казак, мать — казачка. Мещане по состоянию, они были не совсем достаточны; но их честность, правдивость, гостеприимство, набожность и миролюбие были известны во всем околотке. Богомольный с самого раннего детства, сын их Григорий обнаруживал охоту к учению и способность к музыке. Одевшись бывало в «юфтевое» платье, он отправлялся с глубокого утра куда — нибудь в рощу или в поле и наигрывал на своей «сопилке» (свирели), мало помалу усовершенствованной им в флейту, священные гимны. Кроме того, мальчик, имея прекрасный голос, любил ходить в церковь на клирос и петь. Любимою песнею его был стих Иоанна Дамаскина: «Образу златому на поле Деире, служиму, трие твои отроцы не брегоша безбожного веления». По прошествии многих лет, за два месяца до своей смерти, Сковорода, проживая у друга своего Коваленского, которому мы обязаны достоверным жизнеописанием нашего философа, в беседе с ним о своей жизни, упомянул и об этом стихе Дамаскина, — что он всегда почти пел его в молодости и, сам не зная почему, любил его преимущественно пред всеми прочими церковными песнями.
Способные казацкие дети часто поступали в киевскую академию, славившуюся в те времена науками: родители рассчитывали втянуть их через образование в ряды казацкой старшины, ставшей тогда новым дворянским сословием, или в ряды духовенства. Отданный отцом в академию, Сковорода скоро превзошел своих сверстников в успехах и похвалах от всех наставников. Митрополит киевский, Самуил Мисавский, человек острого ума и редких способностей, будучи товарищем его по классу, во всем отставал от него. В бытность в академии Сковорода сразу же обратил на себя внимание регента певческого хора, и немедленно поступил в певчие.
В то время царствовала императрица Елизавета Петровна, известная своею набожностью и любовью к музыке и духовному пению. Благодаря своему приятному дисканту и большим музыкальным способностям, Сковорода был взят из академии в придворную капеллу, еще со времен царя Алексея Михайловича, постоянно пополнявшуюся голосами из Малороссии, — куда он и отправлен был одним из первых при восшествии Елизаветы Петровны на престол. При дворе Сковорода оставался в должности певчего, а потом — псаломщика недолго — около двух лет. Вероятно, здесь им положен был напев «Иже херувимы», известный под именем «придворного», который и ныне считается лучшим напевом и употребляется во многих церквах Малороссии. Напев этой церковной песни, по Высочайшему поведению, издан, под руководством Бортнянского в 1804 году, и разослан по всем церквам, для единообразия в церковном пении. Сковороде же приписывают введение во всеобщее употребление веселого и торжественного напева «Христос воскресе» и канона на Пасху «Воскресения день…», везде именуемого «Сковородинским», вместо прежнего унылого, ирмолойного напева. Сочинял Сковорода и духовные канты, не вошедшие в церковную практику, а употреблявшиеся впоследствии в частных собраниях киевского духовенства, любившего заветную старину. Но любовь к науке в нем взяла верх над любовью к музыке.
Когда императрица Елизавета со всем двором посетила Киев, Сковорода, которому в то время было 22 года, также прибыл туда вместе с другими придворными певчими; но, при возвращении двора в Петербург, он, получив увольнение с чином «уставщика» (запевалы в хоре), дававшегося обыкновенно лучшим придворным певчим, при уходе их из капеллы, остался в Киеве и снова поступил в академию продолжать учение. Молодой Сковорода очень много учился; так как успел приобрести большие познания даже и вне круга академических предметов; изучив прекрасно риторику, поэзию, философию, метафизику, математику, естественную историю и богословие, он в совершенстве постиг языки еврейский, греческий, латинский, немецкий, польский и церковно — славянский, говорил и писал на них свободно, так что по справедливости мог назваться человеком высокообразованным. Но, по — видимому, Сковорода вовсе не имел расположения к духовному званию, к которому, впрочем, отец готовил его. По крайней мере существует рассказ о том, как киевский архиерей хотел посвятить его в священники, и он, чтобы отделаться как — нибудь, прибегнул к хитрости, притворился душевнобольным, изменил голос, начал заикаться. Почему исключили его из академии, как непонятного, и, признав неспособным к духовному званию, оставили его в покое.
Этого — то и хотел Сковорода; курс наук, преподаваемых в то время в Киеве, показался ему недостаточным. Он принадлежал к числу таких натур, у которых жажда знания ненасытима: он искал в знаниях внутреннего света, без которого существование представилось ему невозможным. Но где взять этих знаний? И вот Сковорода пожелал видеть чужие края. Скоро представился к тому и удобный случай, которым он воспользовался охотно. Генерал — майор Вишневский, отправлявшийся, по поручению двора, в Венгрию, к Токайским садам, заготовить Императрице токайских вин, хотел иметь для находившейся в Офене православной церкви человека, хорошо знающего церковное пение. Сковорода, известный уже искусством своим в музыке и пении, а также знанием иностранных языков, представлен был генералу Вишневскому, и горячее желание его быть заграницей исполнилось: с царским вельможей он отправился в Венгрию. Без всяких почти средств, пешком, обошел Сковорода всю Венгрию, Польшу, Германию и Италию[1]. «Рим любопытству его открыл обширное поле. С благоговением шествовал он по этой классической земле, которая некогда носила на себе Цицерона, Сенеку и Катона. Триумфальная арка Траяна, обелиски на площади св. Петра, развалины Каракальских бань, словом, — все остатки сего владыки мира произвели в нем сильное впечатление». Но места не так интересовали его, как ученые люди Европы; их собственно желал он видеть и слышать. Благодаря тому, что Сковорода чисто и правильно говорил на разных европейских языках, он мог заводить знакомства и сношения с известнейшими тогда учеными и философами, напр. с Кантом[2] , а с тем вместе запасаться и новыми сведениями, каких не имел и не мог иметь в своем отечестве.
Обогатившись идеями западной науки и философии Сковорода вернулся на родину человеком с сложившимися убеждениями и с таким громадным запасом всяких познаний, что, по отзыву современников[3], «мог занять место между германскими учеными наиболее уваженными». По возвращении из заграницы, он узнал, что все его родные, не исключая отца, уже умерли, и потому, побывавши никоторое время в родном селе, пошел по прежним своим приятелям. Средств к жизни у него не было никаких; но благодаря остроумию и красноречию, его выдающийся ум и широкое образование не могли долго оставаться под спудом. Однако Сковороде, при особенностях его натуры, не так — то легко было извлечь из своих талантов и те ничтожные средства к жизни, в каких он нуждался. Единственное поприще, с которым он мирился, было педагогическое, но и здесь он постоянно наталкивался на подводные камни.
Так как друзья Сковороды, у которых он проживал, были люди также небогаты, то поэтому они всячески старались, как бы употребить его таланты с пользою для него и вместе для общества. Скоро открылось место учителя поэзии в Переяславской семинарии, которое, при содействии своих друзей, он и занял. Сослуживцами его во Переяславской семинарии были: известный протоиерей Стефан Гречина или Гречка и знаменитый впоследствии киевский проповедник Иоанн Леванда, — оба не менее Сковороды богатые разнообразными приключениями. В семинарии в то время господствовал еще Симеон Полоцкий с своими силлабическими стихами, которые предпочитались ямбам Ломоносова. Сковорода хотел ввести в свое преподавание новые взгляды на предмет и написала рассуждение о поэзии и руководство к ней. Но тамошний епископ, Никодим Стребницкий, приказал ему изменить учебник и потребовал, чтобы преподавание науки велось по — старому. Сковорода не хотел подчиниться такому предписанию, ссылаясь на авторитеты, а свое письменное объяснение по этому поводу (потребованное от него епископом чрез консисторию), состоящее в том, что его рассуждение о поэзии и руководство, им, составленное, правильны и согласны с существом дела, усилил латинскою пословицей: «Alia res spectrum, alia plectrun» (одно дело пастырский жезл, а другое — пастушья свирель). Епископ на консисторском докладе собственноручно сделал не менее выразительную надпись: «Не живяше посреде дому моего творяй гордыню». И вслед за этим Сковорода был изгнан из Переяславской семинарии.
После этого он стал жить у одного из своих приятелей, который, зная цену его достоинств, не знал его крайней бедности. Сковорода не смел просить помощи, а приятель не догадывался спросить его о нуждах, которые он переносил терпеливо и безропотно, имея только две худые рубашки, камлотовый кафтан, одни башмаки и черные гарусные чулки. Теснимый нуждою Сковорода пробует устроиться педагогом в частном доме. Невдалеке, в деревне Каврай, жил один богатый и вельможный помещик, Стефан Тамара, которому нужен был учитель для сына. По рекомендации знакомых, Сковорода делается
