машине…
Зазвенел звонок, и Алексей и Лиза так и не узнали, что бывает иногда, когда просто едешь в машине. Михаил Эдуардович запнулся, а потом сказал, проникновенно глядя Комову в глаза:
— Не мыслю себе жизни без оперы. Музыка — это тоска по богу.
Он наклонил голову, прощаясь, и тут же пропал в толпе, хлынувшей обратно в зал.
— Приятно, что еще есть такие интеллигентные люди, правда? — сказала Лиза. — Ой, смотри: он что-то забыл!
Комов взял уже виденную плоскую коробочку.
— Это его лекарство. Ладно, после спектакля найду его и отдам.
Размягченная буфетом и перекуром публика встретила второе появление Мякишева у дирижерского пульта чуть менее восторженно. А тот трудился во втором действии еще усерднее, то поднимая вверх узкий худой палец, то склоняясь к партитуре, чтобы разглядеть мушиные какашки стаккато.
Алексей, аккуратно вертя головой, внимательно просмотрел все седые головы в зале, но Михаила Эдуардовича среди них не обнаружил. Странно, неужели великий любитель оперы сбежал со второй части, отказавшись услышать великолепную арию 'Пламенем адским, что всё сжигает'?.. В конце концов вкусная музыкальная фраза оторвала Алексея от нудных размышлений.
Впрочем, после окончательного занавеса и аплодисментов Михаила Эдуардовича в самом деле не оказалось в гардеробе. Интеллигент, который рассказывал, что жить без оперы не может, вдруг таинственным образом исчез.
— О чем ты всё думаешь? — спросила Лиза.
— Так, ни о чем, — соврал Комов.
Что-то не сходилось в его следовательской голове, которая вновь приступила к своим служебным обязанностям.
Народ хлыном хлынул из театра. Недавно прошел дождь. Беспорядочный узор луж с дробящимся в нем светом луны и фонарей напоминал о только что слышанной музыке, а воспоминание о музыке рассказывало, что для того, чтобы стать гением, нужно сначала сойти с ума и стать проклятым людьми.
Все сошлось в Комовской голове через день, когда группа захвата не обнаружила на складе тех, кого должна была обнаружить. Алкоголик-сторож Михеев не смог толком объяснить, куда вдруг подевались его друзья — хвостатые гномики, щедро дававшие на водку в обмен на аренду подсобного помещения 'на мышиных правах'. В самой подсобке обнаружились следы поспешной эвакуации. Что там творилось в то время, когда гномики находились под 'крышей' сторожа Михеева, осталось тайной. А творилось, очевидно, нечто необычайное. Из пола торчали маленькие прямоугольники из бетона; кругом валялся крошечный технический мусор: проволочки, гаечки, колесики и устилала всё мелкая металлическая пыль. Наружу из помещения вели два туннеля, через каждый из которых пролезла бы разве что кошка.
Между тем дело, вызывающее аллергию у Комовского начальства, могло бы обогатиться еще одним замечательным документом: рапортом самого следователя Комова о том, как он, попивая дорогую 'Балтику' № 5, обсуждал в театре с главным подозреваемым проблемы развития оперного искусства. Но Алексей, разумеется, оставил этот факт при себе. Небольшим утешением служило то, что теперь он твердо знал Михаила Эдуардовича (он же Арнольд Андреевич Цаплин) в лицо, а также знал, что тот любит музыку. Это было и много и мало. Во всяком случае, повышало шансы на поимку неуловимого профессора. Например, если посещать все музыкальные премьеры…
23
На следующий день — звонок от Пети Шаранды, знакомого из РУБОПа:
— Слушай, старик, ты говорят, странные истории коллекционируешь. Книгу, ходят слухи, пишешь?.. У меня тут сидит гражданин Окретин, жалуется на рэкет. Знаешь такого?
Комов на некоторое время лишился речи.
— Окретин? Кретя? На рэкет?
— Ну!
— Ты ничего не перепутал? Может, однофамилец?
— Что я его — не знаю? Два раза лично вязал. Но наш самый справедливый суд в мире его регулярно отпускает…
— На что он, говоришь, жалуется? Конкретно?
— Да если б можно было толком понять! На карликов каких-то… Представляешь: сам Кретя — и жалуется на вымогателей! Анекдот!.. Ты не слышал о такой ОПГ, где одни карлики?
— Как они выглядят? Он не сказал? — чуть не закричал в трубку Комов. — Пусть он тебе все подробно расскажет!
— Да он уже плачет. Говорит: всё знают, падлы. Два раза откупался, а теперь они последнее требуют отозвать из австрийских банков. Говорят, ты тоже что-то собираешь о чебурашках с хвостами. Рассказал бы… Ну вот, он опять плачет!..
— Что? Кретя плачет?
— А ты как думаешь? Если такой крутяк сам в РУБОП заявился, значит дело стремное.
Алексей уловил злорадство в телефонном голосе.
— Напрасно радуешься, Петя. Неизвестно, как они к РУБОПу относятся.
— Кто?
— Те, что на Кретю наехали.
— Да при чем здесь РУБОП!
— РУБОП, понятное дело, всегда ни при чем.
— Не понял, — сказал Шаранда с вызовом.
— Ты не подумал, что за Кретю взялись просто потому, что у него бабок больше, чем у тебя? И вообще, не нравится мне это всё.
— Интересный ты следователь! Забеспокоился, что бандит с награбленным распрощался.
— Забеспокоился, что нарушен обычный человеческий порядок. Кретю должен ловить ты, а судить суд.
— Мы ловим, а суд выпускает — вот тебе наш человеческий порядок. А тут — и суд и РУБОП в одном лице.
— Лицом бы я это не назвал.
— В общем, ты наверное прав, — примирительно согласился Шаранда, не полный же он все-таки был дурак. И — то ли сказал, то ли спросил:-Ну что, придется нам отреагировать на просьбу потерпевшего гражданина Окретина…
— То есть?
— Сгонять на очередную его 'стрелку' — посмотреть на страшных карликов… Я думал, ты мне что-то интересное расскажешь… Ну ладно. Пока!
— Я поеду с вами!
— Поздно, старик, мы уже выезжаем.
— А где стрелка? Стрелка где? — почти истерически закричал Комов, но Шаранда трубку уже бросил, после чего его номер больше не отвечал. Давать оперативную информацию по телефону другие сотрудники РУБОПа отказались.
К вечеру Комов узнал: при оперативном задержании ранены трое РУБОПовцев и заявитель, гражданин Окретин. При этом нападавших никто не видел. Больше всех пострадал Шаранда, оказавшийся в реанимации.
— В грудь ему попало. Типа разрывной пули, — сообщили Комову.
— Что значит: 'типа'? — резко удивился он беспомощной экспертной оценке.
— Это значит: никто пока такими не стрелял, — терпеливо разъяснил флегматичный голос в
