Владимир Высоцкий. По-над пропастью

мрачнеет, потом говорит: «Это — правда, но на вашей картине этого не будет, даю слово. Она мне очень нужна...»

Хотя и понимал: «Плохой сценарий, но можно много песен, сейчас стараюсь что-то вымучить, набираю пары, — писал жене Высоцкий. — В конце письма напишу тебе песенную заготовку. Ты, лапа, умница, ты посоветуешь, ты научишь, ты подскажешь...»

Все решалось быстро, на ходу. В начале августа наспех сколоченная киногруппа уже отправилась в Кабардино-Балкарию, в Приэльбрусье. «Сейчас я сижу в гостинице «Иткол», — сообщал жене Высоцкий, — а из соседнего номера подвыпившие туристы поют какие-то свои песни, Окуджаву и Высоцкого, который здесь очень в моде, его даже крутят по радио. Это меня пугает, потому что если докатилось до глухомани, значит, дело пошло на спад...»

Но его переполняли совсем иные впечатления и соображения: заснеженные горы, дикая природа вокруг, а главное — люди, «очень любопытные и не похожие на всех нас, которые внизу... Я раньше думал, как, наверное, почти все, кто здесь не бывал: умный в гору не пойдет, умный гору обойдет. Теперь для меня это глупый каламбур, не больше. Пойдет он в гору, умный, и по самому трудному маршруту пойдет. И большинство альпинистов — люди умные, в основном интеллигенция. А мыслей в связи с этим новым, чего я совсем не знал и даже не подозревал, очень много. Вероятно, поэтому и песни не выходят. Я, наверное... не могу писать о том, что знаю, слишком уж много навалилось, нужно или не знать, или знать так, чтобы это стало обыденным, само собой разумеющемся. А это трудно. Я и английскую речь имитирую оттого, что не знаю языка, а французскую, например, не могу...

Хоть здесь и интересно, но по тебе скучаю очень, а по детишкам — аж прямо жуть...»

Съемочная группа, оказавшись в Сванетии, поселилась в альплагере. Жили по-семейному в одной большой комнате. Спали не развеваясь, ибо, как шутил Владимир, «альпинизм — это прекрасный способ перезимовать летом». «Ночью, — рассказывала Лариса Лужина, игравшая одну из ролей, — по нам бегали мыши, и по гитаре Володиной тоже, струны перебирали, вдруг такой звон раздавался...»

И тогда, и много лет спустя Лужину донимали вопросами, был щ у нее роман с «радистом Володей»? Как-никак, и обстановка располагала, да и песни Высоцкий ей посвящал. Нет и еще раз нет! — уверяла актриса.

«Даже если Володя пытался ухаживать за мной, то это было нормальное ухаживание со стороны молодого человека к молодой девушке или, точнее сказать, к партнерше по фильму.. Он говорил мне комплименты, но это совсем не значит, что была любовь... В основном, стихи читал, пел свои песни... Время от времени уезжал... а когда приезжал, всегда первым делом приходил ко мне, пел новые песни, какие-то знаки внимания оказывал. Незначительные вроде бы — руку подаст, скажем, но я ведь женщина, я чувствую, когда мужчина хочет понравиться... И всегда привозил мне бутылку моего любимого шампанского...»

Лариса тоже в должниках не ходила: «...он в моих шмотках снимался. Я только со съемок из Германии вернулась, а у немцев в моду вошли облегающие спортивные костюмы... В Союзе ничего подобного не было. Я же привезла несколько брюк, свитеров. Вот Володя и форсил...»

Вдобавок ко всему в горах у Высоцкого обнаружился соперник — актер Александр Фадеев «У нас с ним такой роман случился, — признавалась Лариса, — что не до Володи было. Саша — высокий, красивый, настоящий мужик. А Володя — маленького росточка, просто симпатичный парень.. Может, если бы не Саша Фадеев, я бы в Володю и влюбилась, но он был явно героем не моего романа...». По этому поводу режиссер Говорухин высказался лаконично: «У нее (т.е Лужиной) вкуса не было».

Так что напрасно старался Высоцкий, пел, глядя ей в глаза: «...Альпинистка моя скалоласковая». Просто по сюжету так было нужно. «Природа, романтика, горы, и я по сценарию должен был к ней приставать, — улыбаясь, объяснял Владимир, — я никогда этого не позволяю по отношению к женщинам, — а тут очень настаивал режиссер, — и вот была у нас сцена приставания. Было очень даже приятно, в общем, но в фильме этого ничего не осталось совсем, все это вырезано; мы там только ходим по камушкам, я очень скромно себя веду., только говорю- «Посмотри, как красиво»... Песня в фильм не вошла».

Зато жизнь этой песне была дарована долгая и счастливая. И было не счесть претенденток, желавших, чтобы все думали, будто стихи про альпинистку-скалолазку были посвящены именно ей. «Я где- то читала, что песня «Скалолазка» посвящена Ларисе Лужиной. Но ведь это не так, — обижалась другая участница съемок Маргарита Кошелева. — «Скалолазка» посвящена именно мне, я так думаю. По фильму-то я в горы ходила, а не героиня Лужиной...». Девушки-альпинистки, помогавшие группе на съемках, открыто и втайне рассчитывали, что именно их выбрал автор в качестве своей высокогорной музы.

Ежевечерне к лагерю киноэкспедиции в Боксанском ущелье слетались, словно мотыльки на огонь, стайки (если не стаи) представительниц прекрасного пола, и появлялась гитара, и всю ночь звучали песни, и без конца усердствовал щедрый виночерпий, абориген, егерь и альпинструктор-консультант фильма Хусейн Залиханов. Он утверждал, что к «поющему телу» допускались далеко не все, и он лично занимался селекцией. Ах, какие это были золотые дни: «Высоцкий был душой компании Водка, песни под гитару рекой лились К нашему очагу всегда собирались из соседних альплагерей «тушканчики» (так Хусейн ласково называл начинающих альпинисточек — Ю.С.). И уж скольких мы с Володькой тогда приласкали — со счета сбились. Хорошие то были времена!..»

Правда, уже после съемок одна питерская студентка прислала Эалиханову паническое письмо: «Жду ребенка. Жена Высоцкого об Этом и слышать не хочет. Рвет письма. Помоги, дорогой Хусейн, до Володи добраться!..»

По договоренности с режиссерами, Высоцкий время от времени отлучался в Москву — «себя показать»: сезон на Таганке уже шел Людным ходом. Если в «10 днях..», «Добром человеке», «Антимирах» у Владимира были дублера, то «Галилея» и свои партии в «Павших и живых» он делить ни с кем не хотел. Возвращаясь в горы, объявлял праздник «Все, уезжаем в Тырныаузе!» А потом пел свои новые песни.

«Когда я начал работать в кино с песнями, — рассказывал он, — я поставил такое условие: что мои песни будут иметь такую цену в фильме (не денежную, а творческую), как и все остальное, как и изображение. И первый опыт в этом смысле был очень удачен... Я считаю, что песня никогда не ухудшала никакое произведение драматическое, а только улучшала..»

«Горный цикл» Высоцкого стал быстро известен в Приэльбрусье. Высоцкий писал Люсе: «Мне народный поэт Кабардино-Балкарии Кайсын Кулиев торжественно поклялся, что через совет министров добьется для меня звания заслуженного деятеля искусств Кабардино-Балкарии. Другой балкарец, великий восходитель, хозяин Боксанского ущелья, тигр скал, — Хусейн Залиханов, которого, по слухам, знает сама королева Великобритании (она-то и обозвала его тигром скал), так вот он присоединился к обещаниям кавказского стихотворца и сказал, будто я могу считать, что я уже деятель Потому что я якобы написал про горы, а они, горы, в Кабардино-Балкарии, значит, все решено...»

Наверно, я погиб: глаза закрою — вижу.
Наверно, я погиб: робею, а потом –
Куда мне до нее — она была в Париже,
И я вчера узнал — не только в нем одном!

Вот эту песню он уж точно мне посвятил, отстаивала свой приоритет Лужина. И даже вспоминала определенные обстоятельства. Когда она вернулась в киногруппу из поездки в Берлин, «одержимые» встретили ее с восторгом. Лариса знала, как удивить одичавших в горах мужиков — приволокла с собой ящик (!) немецкого (!) пива! Дегустация состоялась вечером, а уже на следующий день Высоцкий спел ей, нахально улыбаясь:

Кто раньше с нею был, и тот, кто будет после, —
Пусть пробуют они — я лучше пережду!.