грузински.
Юшков задумчиво произнес:
— Эх, если бы дали приказ наступать, погнали бы мы фашистов сразу на сотню километров…
— На все будет свое время, — сказал командир взвода. — До самого Берлина дойдем, когда встанет перед нами такая задача.
Юшков махнул рукой, его не удовлетворил ответ командира.
— Тамара и то подбила танк, — смеялся Наташвили.
— Да, Сычева сегодня отличилась. Я уже доложил комбату.
Два дня продолжались тяжелые бои. К нам на батарею пришел комиссар. Вытирая платком пот с лица, он сказал:
— Противник готовится к новой атаке. Не сдавать позиций, ребята. Граница здесь!
— Разобьют нашу пушку, гранатами и бутылками с горючим будем отбиваться, — сказал Наташвили.
— Я целую батарею вот этих штучек около своей пушки приготовил, — доложил Юшков, указывая на бутылки с горючей жидкостью, лежавшие рядом с небольшой горкой снарядов. — Пусть идут, мы им покажем, где раки зимуют!
— А почему ты, Юшков, в санчасть не пошел? — спросил комиссар. — У тебя вон бинт кровью пропитался.
— И не пойду в санчасть, товарищ батальонный комиссар, я хорошо себя чувствую, — ответил Юшков.
Глаза его сердито сверкали из-под белой повязки. Он помолчал и стал что-то искать в карманчике гимнастерки.
— Вот, товарищ батальонный комиссар, я написал заявление, — достал Юшков аккуратно сложенный лист бумаги.
— Он сегодня четыре раза переписывал его, — сказал кто-то из бойцов.
Комиссар развернул лист, прочел.
— Хорошо. Это надо отдать секретарю партбюро полка. Я его увижу сегодня и передам. А ты, Сычева, молодец, — увидев меня, сказал комиссар. — Представляю к награде. Ну как, устала?
— Немного, товарищ батальонный комиссар, — ответила я и добавила тише: — Я тоже хочу подать заявление в партию.
В эту минуту мы услышали приближающийся свист снаряда и соскочили в траншею. Загудели вражеские самолеты.
Комиссар ушел по траншее дальше, к бойцам. Вскоре на нас начали пикировать немецкие самолеты. Со всех сторон стали рваться бомбы. Кто-то крикнул:
— Сестра, комиссара ранило!
Эти слова больно поразили нас всех. Я схватила сумку и, забыв об опасности, побежала. Нилова уже накладывала жгут на раненую ногу комиссара. В боку его зияла рана со вставленным тампоном. Комиссар лежал бледный, но в сознании, с открытыми глазами. Он указал жестом на планшет и прошептал побелевшими губами:
— Передайте заявление Юшкова секретарю партбюро и скажите, что я голосую за прием в партию…
Потом, остановив на мне свой взгляд, медленно, с расстановкой продолжал:
— И пусть Сычеву готовит, она…
Комиссар не договорил, его отяжелевшие веки закрылись.
По озабоченному лицу Ниловой все поняли, что комиссару очень плохо. Вечером Нилова провожала его в госпиталь.
Трое суток в районе Старо-Константинова продолжались ожесточенные бои. Трое суток беспрерывно ревели самолеты, лязгали гусеницы танков, ходила в атаку пехота. Немецко-фашистское командование бросало на наш участок фронта все новые и новые силы, стараясь сломить оборону. Подбитые танки врага стояли перед нашими позициями немыми свидетелями горячих боев.
Настали четвертые сутки. Люди изнемогали. Противник с восходом солнца начал артиллерийскую подготовку. Предстоял тяжелый день. И несмотря на то что солнце поднималось яркое, радостное, на душе у каждого было тяжело. Хлеба, посеянные нашими руками, топтали кованые сапоги гитлеровцев, давили гусеницы немецких танков. Над золотистыми колосьями, налитыми крупным зерном, свистели пули и мины. Но самым страшным, заполнявшим душу каждого тоской было отступление.
Артиллерийский обстрел продолжался. Потом налетела авиация и пошли танки, а за ними автоматчики. Третий час длился кровопролитный бой. Перевязывая раненых, я увидела, что у меня кончаются бинты. Надо было бежать в санчасть. В небольшом лесочке остановилась у прикрепленных к деревьям плащ-палаток. Подвешенные по кругу, они образовали большую палатку. В ней на особых носилках, как на операционном столе, лежал боец, покрытый марлей. Он стонал. Двое санитаров крепко держали его за руки.
Нагнувшись над раненым, в белых халатах стояли Нилова и ее помощник — фельдшер, — он подавал инструмент. Лица их были серьезны и сосредоточенны.
За моей спиной послышались шаги, и тревожный голос спросил:
— Где начальник Нилова?
— Она делает операцию, — ответила я, указывая на палатку, и посмотрела в полные тревоги глаза подбежавшего бойца.
Разговор услышала Нилова.
— В чем дело?
— Товарищ начальник, — отчеканил боец, — командир полка приказал немедленно эвакуировать раненых. Сейчас придут машины. У левофлангового соседа прорвались танки и держат направление сюда. Немедленно примите меры.
— Идите, — спокойно произнесла Нилова, продолжая обрабатывать рану бойца.
Связной убежал на командный пункт.
— Товарищ Гусев, — не поднимая глаз, обратилась Нилова к фельдшеру, — подготовьте раненых к эвакуации. Соберите легкораненых и, уточнив обстановку, идите на помощь, занимайте оборону. Гранат и бутылок возьмите побольше.
— А как же вы, товарищ капитан? — спросил фельдшер.
— Управлюсь одна…
— Скорее, доктор, скорее… — умоляюще шептал побледневшими губами раненый боец. — Больно…
— Потерпите. Скоро станет легче…
Через минуту Нилова выпрямилась, глаза ее радостно блеснули. Маленькая рука в желтой резиновой перчатке держала сверкающий на солнце пинцет, в нем была зажата извлеченная из раны пуля.
— Вот она! — торжествующе сказала Нилова.
В это время над нами прошипел снаряд, и совсем недалеко от кустарника, на дороге, рвануло так, что все невольно пригнулись. Только Нилова, казалось, ничего не замечала.
— Вот теперь нога будет цела, а то бы и до госпиталя не доехали, началась бы гангрена, — успокаивала она бойца.
Снаряды рвались все ближе. Я хотела бежать на батарею, но Нилова, увидев меня, приказала остаться с ранеными.
— Сестра, что там за тревога? — волновались они.
Два санитара принесли носилки с новым раненым. Увидев вновь прибывшего, лейтенант с перевязанной грудью с трудом повернул к нему голову:
— Браток, вторая рота второго батальона не сдала высотку, не знаешь?
— Не знаю, — ответил тот чуть слышно.
— А ты, сестра, не знаешь?
— Не сдала, — твердо ответила я, хотя и не представляла, о какой высотке идет речь.
