Интервенты в тысяча девятьсот восемнадцатом году воспользовались тем, что Красная Армия была еще молодая, и отрезали у России Западную Украину. До тысяча девятьсот тридцать девятого года и проходила здесь граница…
— Значит, будем здесь драться, и ни с места, — решительно сказал командир орудия Наташвили, отбросил в сторону окурок и, поплевав на ладони, снова взялся за лопату. — Давай, братцы, поглубже зарываться.
Поднялись и другие, но в это время на западе полыхнула огненная вспышка, и раздался тяжелый, потрясший землю грохот. За первым залпом последовал второй, третий, четвертый, и через несколько минут, как бы перекликаясь между собой, мелькая вспышками, безостановочно и часто забухали орудия. Все сильнее и сильнее становился их грохот. Все бросили работу и стояли, глядя на запад. Подошедший лейтенант сказал:
— Наутро мы можем стать первой линией обороны, заканчивайте работу и — отдыхать.
— Что ж это такое, товарищ лейтенант? — спросил Юшков. — Этак и до хаты допустим врага!
— Придет время, погоним и обратно, — сухо ответил лейтенант.
Видимо, и у него было тяжело на душе.
Все принялись напряженно работать. Приближался рассвет, небо потемнело еще больше. Вспышки стали ярче и, казалось, приближались.
«Нужно и себе отрыть окоп», — подумала я, но не было свободной лопаты. Решила пойти попросить у пехотинцев. Может быть, дадут на время.
Вышла на поляну. Неподалеку по дороге, уходившей в лес, громыхали тяжелые танки и пробегали бронемашины. Артиллеристы других батарей с ящиками боеприпасов на спине, сворачивая с дороги, скрывались в гуще леса. Впереди меня два пехотинца, обвешанные пулеметными лентами, громко разговаривая о чем-то, протащили станковый пулемет.
Проселочная дорога привела меня к длинной траншее. В ней торопливо работали пехотинцы, отрывая ходы сообщения и пулеметные гнезда. Здесь готовился крепкий замочек. Видимо, целую ночь люди не выпускали из рук лопат и кирок… А это что за собрание? — подумала я, увидев группу людей у бруствера длинной траншеи. В центре, на фоне сереющего неба, выделялся прямой строгай профиль нашего батальонного комиссара.
— …Наполеон и до Москвы дошел, но все равно победа осталась за Россией. Никогда не будет побежден русский человек! Мы пока еще учимся воевать, а враг силен и опытен… — Суровость и в то же время глубокая убежденность звучали в голосе комиссара.
Окружавшие его бойцы молчали. Комиссар продолжал:
— Отступая, мы истребляем противника. Чем лучше мы будем воевать, тем скорее закончится война. — Он повернулся к политруку батальона: — Как развиднеется, почитайте бойцам газету «Правда».
Попросив на полчаса лопату у одного из бойцов, я вернулась на батарею.
Слова комиссара жгли и в то же время успокаивали сердце. Нет, как бы ни было трудно, но победить нас нельзя, — думала я.
Уже совсем светало, когда, закончив маскировать зеленью пушки, бойцы стали отрывать для себя небольшие окопчики.
— Помоги сестре отрыть окоп, — обратился Юшков к молодому бойцу. — Смотри, как она устала. Все-таки женщина…
Боец подошел к моему окопу и вогнал лопату в землю. Я не стала возражать, уселась на пенек и принялась наводить порядок в своей санитарной сумке.
— Взвод, смирно! — крикнул на ходу мелькнувший мимо меня Юшков и, подбежав, доложил батальонному комиссару: — Товарищ батальонный комиссар, взвод занимается отработкой огневых позиций!
— Вольно! — сказал комиссар. Юшков как эхо повторил его слова.
Оставив лопаты, бойцы окружили комиссара. Он приходил в подразделение часто, и артиллеристы всегда бывали рады его приходу.
— Как дела, ребята? — спросил комиссар.
— Плохие, — поспешил ответить Юшков.
— Это почему? — удивился комиссар.
— Мы сейчас все фронтом меряем. Когда там хорошо, тогда и наши дела поправляются, а когда там плохо, тогда и нам не весело.
— Это, конечно, верно, — сказал комиссар, усаживаясь на ящик со снарядами. — Мы должны понимать опасность, нависшую над нашей страной. Но нытиков, трусов и паникеров мы терпеть в нашей среде не будем! Товарищ Ленин всегда учил нас, что советский человек не должен знать страха в борьбе с врагами Родины… Наша борьба справедливая, освободительная…
Последние слова батальонного комиссара заглушил приближающийся гул самолетов.
Уже давно рассвело. Небо на востоке было розовым. Восходившее солнце золотило желтеющие поля пшеницы.
Тяжелый гул нескольких десятков самолетов, направлявшихся в нашу сторону, все нарастал. Первое звено, уже летевшее над нами, стало разворачиваться. Самолеты по очереди устремлялись вниз, сбрасывая сразу по нескольку бомб, и снова взмывали вверх.
— В укрытие! — крикнул комиссар и сам прыгнул в окоп.
Бомбы рвались недалеко от нас. Где-то за лесом застрочили зенитные пулеметы, потом забили пушки.
Фашистские самолеты продолжали звеньями заходить со стороны солнца и пикировать на нашу оборону. Окопы содрогались, осыпалась земля, свистели осколки, всюду взметались куски деревьев, комья земли…
Потом бомбы стали рваться дальше, на территории пехоты и далеко впереди, за оврагом, где золотилась пшеница.
Небо потемнело, словно после ясного, свежего июльского утра сразу настала темная ночь. Земля стонала и содрогалась.
— Потерь нет? — выглянув из окопа, спросил комиссар.
— Нет! — бодро ответил Юшков. — Отбой! — крикнул он, первым выскочив из окопа.
Комиссар, усевшись на бруствер окопа, открыл полевую сумку, достал из нее газеты и две тоненькие книжечки с надписью на обложке: «Устав ВКП(б)».
— Юшков, ко мне! — позвал он.
— Я вас слушаю, товарищ батальонный комиссар!
— Вот эти газеты отдашь вашему командиру взвода, когда он вернется с КП. А книжечка эта для тебя. Ты еще под Тернополем говорил со мной об этом.
— Спасибо, что не забыли, товарищ комиссар, — обрадованно сказал Юшков, беря книжечку.
— Сычева! — крикнул опять комиссар.
Подбежала и я.
— С какого года в комсомоле?
Мне вспомнилось детство, школа, пионерский отряд, залитая светом школьная сцена. Посредине большое красное знамя, на котором вышит золотыми нитками большой значок «КИМ». От этих воспоминаний стало легко и радостно. Улыбнулась и ответила:
— С пионерского возраста, товарищ батальонный комиссар.
— Так вот, ты просила написать тебе рекомендацию. Я не забыл. Почитай и запомни крепко, о чем здесь пишется, а потом посмотрим.
Я взяла книжечку и хотела отойти, но комиссар спросил:
— От Жернева писем нет?
— Нет, ничего не получала, — тихо ответила я. — Он ведь нашей полевой почты не знает…
Увидев, как помрачнело мое лицо, комиссар сказал:
— Ничего, напишет… Еще и повоюете вместе. — Потом продолжал: — Евдокимов прислал письмо, пишет, что уже скоро вернется, рана заживает. Передает привет Сычевой.
