ли она на своем месте или там опять только срам…»
– Хорошо, давайте я покажу вам картину еще одного великого художника прошлого века. Она всегда вызывает у меня радость своей невинностью. Идемте, Андрей Петрович, к господину Франсу Хальсу. Они перешли в бальный зал особняка и остановились перед веселой картиной. На ней были изображены улыбающиеся дети с козой. На шее животного красовался хомут-венок, сплетенный из веток, украшенных цветами. Козу запрягли в маленькую повозку, в которой разместились две круглолицые румяные девочки в кружевных воротничках и накрахмаленных чепчиках по моде того времени. Дети выглядели такими счастливыми от своей проделки… Рядом с девочками – несомненно, сестрами – стоял мальчик, очевидно, их старший брат, такой же круглолицый и улыбающийся, как они. На нем был взрослый бархатный костюм с рядом пуговиц и с воротником-жабо, а на голове – широкополая коричневая шляпа с загнутыми полями.
– Великий голландец Франс Хальс родился в тысяча пятьсот восемьдесят втором году, в семье бедного портного. Семья сначала жила во Фландрии, позже вернулась в Голландию и поселилась в городке Харлеме. Там же Франс начал рисовать и брать уроки живописи у Карела ван Мандера в тысяча шестисотом. Его имя оставалось почти никому не известным, пока художнику не исполнилось тридцать лет! Он был принят в гильдию Святого Луки в двадцативосьмилетнем возрасте, а много позже избран ее деканом. Всю свою жизнь Хальс прожил в маленьком Харлеме и выезжал оттуда всего несколько раз.
– При этом, судя по его картине, он был очень жизнерадостным человеком, – заметил Андрей Петрович.
– Так было до тысяча шестьсот сорокового года. К тому времени Хальс заслужил признание и интерес к своему творчеству, слыл даже очень модным художником, которому заказывали много работ. Но неожиданно он резко поменял манеру письма, персонажи его картин утратили веселость, краски стали блеклыми и тяжелыми. Что случилось с ним в этот период, не известно. Клиенты перестали заказывать ему портреты, и он быстро потерял свою известность. Я покажу вам его позднюю работу, Андрей Петрович, и вы сами во всем убедитесь.
– А что известно о его личной жизни, Анна Белль?
– Он был очень порядочным человеком, дважды женат, содержал детей от обоих браков. Несмотря на нужду, отдавал им все деньги. Детей от обоих браков у него тоже было немало: десять. И он очень любил их рисовать… но только, пока ему не исполнилось пятьдесят восемь лет. А потом он стал очень мрачным художником и умер в полной нищете и забвении…
– Может быть, Хальса настигла какая-то внезапная болезнь и он поэтому так сильно изменился?..
– Все могло быть.
– Вы говорите, что с тысяча шестьсот сорокового года его манера письма резко изменилась. А когда он умер? Вскоре после этого?
– Нет. Он умер в тысяча шестьсот шестьдесят шестом году, в весьма почтенном возрасте – в восемьдесят четыре года! Вот, взгляните на позднюю работу того же, только позднего Франса Хальса, мы пришли.
Эта картина производила какое-то жуткое впечатление. Казалось, что женщины в черных нарядах на групповом портрете… мертвы. В их остановившихся взглядах отсутствовала жизнь! Будто кто-то нарядил в строгие одежды и усадил позировать художнику трупы. Неестественно раскрытая ладонь дамы на первом плане и отсутствующий глаз, запавший внутрь глазницы, у старухи, сидящей по левую руку от нее, заставляли поеживаться от этой страшной догадки… – Ужасный портрет, – сказал Андрей Петрович. – Я бы назвал его «Последний взгляд перед смертью». Да, сама Смерть присутствует где-то рядом с этими женщинами, словно она дала им отсрочку на последнее в их жизни позирование… – Картина называется «Регентши харлемского приюта для престарелых»… Давайте от них отвлечемся. Что бы вы хотели еще посмотреть?
– Не считая раннего Хальса, мне бы хотелось увидеть картины, на которых нарисованы корабли, лодки, море. Я люблю странствия, и хотя не сделал военной карьеры, в душе я определенно морской офицер.
– Это очень хорошее предложение! Нам придется подняться в зимний сад – там мы непременно найдем то, что вам понравится. Я тоже люблю пейзажи с водой и кораблями. Наследственность, знаете ли!
Глава седьмая
Счастье – скверная подруга
С долговечностью «на ВЫ»,
И предательство в потугах
Рядом с ним всегда, увы.
1
В зимнем саду, сооруженном в застекленной галерее на третьем этаже, висели полотна Яна ван Гойена. Этот художник был, несомненно, большим романтиком, которого наверняка манили морские просторы. Возможно, он родился моряком, а стал маринистом с нерастраченной мечтой к путешествиям по морям и океанам. – Он вырос в бедной семье сапожника и умер в долгах в тысяча шестьсот пятьдесят шестом, – рассказывала Анна Белль. – Гойену временами было не на что жить, он голодал. Часть из этих картин дедушка Геррит купил у потомков его современников, которым художник их просто дарил в благодарность за обед или расплачивался за долги. Чтобы найти средства, Гойен пытался заниматься всякими коммерческими делами, даже торговал тюльпанами… Я люблю его работы. В них очень мало цвета, но именно это придает его картинам такую глубину, драматизм и очарование. Ведь правда? Действительно, на полотнах Гойена, в его речных и морских пейзажах, вместе с парусными судами была нарисована… печаль. Так он выражал гнет своего тяжелого существования на земле в скупой и безрадостной, но в гениальной и неповторимой манере живописи. – Все нарисовано в сумерках, в пасмурную погоду. Это климат нашей Северной Европы. Мне тоже нравятся эти картины, – подтвердил граф Шувалов.
Здесь же, на стенах зимнего сада, под прозрачным куполом бельведера находились еще несколько работ Абрахама Виллартса, Яна Парселиса, Абрахама Сторка и Симона де Флигера.
– Потрясающая живопись! – выразил свое впечатление граф. – Я сам ощущаю себя в море.
– Вы не боитесь штормов? – вдруг спросила Анна Белль.
Андрей Петрович задумался над ответом.
– Неверно будет сказать, что это не страшно, – сознался граф. – В моей жизни был очень неприятный момент, когда я стоял на мостике в шторм, привязавшись канатом, чтобы не свалиться за борт. Паруса рвались в порывах ветра, все гудело и трещало так, будто вот-вот сломается. Мачты раскачивались в разные стороны. А главное – волны. Когда они накатывали прямо на нос корабля, создавалось впечатление, что он улетает куда-то в пропасть, опускается под огромную массу воды, которая падает сверху, норовя раздавить палубу… Но в следующую секунду нос вновь поднимается вертикально вверх, чтобы опять провалиться с брызгами и стоном в морскую бездну…
– Пойдемте, я покажу вам еще одну картину. Мне, кажется, она передает ваши ощущения, Андрей Петрович.
Они подошли к грандиозному полотну художника Питера Мюлира Старшего.
Картина называлась «Голландский корабль в сильный ветер у скалистого берега (1640 год)». Желтое вспенившееся море взбудоражено налетевшим с берега ураганным ветром, обреченный флейт накренился к самой воде под беспощадным натиском стихии, рискуя в любую минуту разбиться о скалы и затонуть…
– Ему надо срочно разворачиваться и уходить в море! – с тревогой в голосе сказал граф. – Самое печальное, если у корабля поломан руль, который мог зацепиться о скалы… Похоже, что так. Иначе он не стал бы поворачиваться боком к ветру! Несомненно сломан руль… Очень тревожно смотреть на эту картину. Надо запомнить имя художника…
– Питер Мюлир Старший, – повторила Анна Белль.
Шедевр Мюлира произвел на обоих странное впечатление. Раньше, когда Анна Белль сама разглядывала это полотно, ничего, кроме восторга от мастерства художника, оно не вызывало. Теперь же, после реплики Шувалова, появилось давящее ощущение страха и тревожного ожидания какой-то неминуемой беды.
Они вернулись в библиотеку, но все эти эмоции, словно морская волна, хлынули за ними. В библиотеке Андрей Петрович посмотрел в глаза Анне Белль и понял, что они все еще думают об одном и том же… Об этой картине или о несчастной судьбе?..
– Какая-то сила исходит от нее, вам не кажется, Анна Белль?
– Честно сказать, я это ощутила только сегодня. Не могу понять, в чем дело. До вашего рассказа о том, что кораблю на картине не выбраться из шторма и он обязательно утонет, картина ничего не излучала. А теперь вдруг это началось… Я постараюсь во всем разобраться, и если найду объяснение, обязательно поделюсь.
– Анна Белль, это уже второе обещание, – напомнил граф. – Помните, вы собирались рассказать о тех девочках-ангелочках и красном черте на площади?
– Можете мне сейчас не верить, но все эти истории и картина связаны между собой! – загадочно произнесла Анна Белль. – Я разберусь, обещаю вам.
Шувалов недоумевающе посмотрел на девушку, но больше вопросов не задавал.
Обстановку разрядило появление Геррита Браамкампа. Он пригласил гостя в столовую, где накрыли сладкий стол.
– У вас удивительная коллекция! – похвалил граф Шувалов, когда все расселись. – Я просто сражен увиденным!
– Спасибо. Мне всегда приятно, когда так отзываются о моих детях. У меня их больше двух тысяч! –
