Ни одному подростку не дано постичь природу возмездия и вознаграждения. Это одна из величайших тайн мира сего…
Мистер Уильямс схватил сына за ухо.
– А ну, марш домой! – велел он.
И Сэм направился домой. Он не оглядывался назад. Он и так слышал, что отец следует за ним по пятам.
– Опять будешь пороть? – грустно прошептал Пенрод, оставшись один на один со своим Высшим судом.
– Иди к крану и вымой лицо получше! – строго сказал отец.
Четверть часа спустя Пенрод на всех парах вбежал в аптеку на углу соседнего квартала. Поравнявшись со стойкой, он увидел Сэма.
– Привет, Пенрод! – по обыкновению воскликнул тот. – Содовой хочешь? Знаешь, он меня не выпорол. Он вообще меня не стал наказывать. И дал четверть доллара.
– Мой поступил так же, – ответил Пенрод.
Глава XVIII
МУЗЫКА
Каждый нормальный школьник ждет летних каникул. А так как в детстве время вообще тянется медленно, то последний семестр, кажется длинною в тысячелетие. Но даже тысячелетие когда-нибудь кончается. Ликующий Пенрод в толпе столь же ликующих одноклассников выбежал с мощеного двора школы, чтобы не возвращаться туда целое лето. Душа его переполнялась восторгом, и это требовало выхода в художественной форме.
Пенрод предпочел песню, в коей и излил свои чувства. При этом он проявил широту и размах, которые всегда отличают подлинно творческие натуры. Всего в двух строках ему удалось не только выразить свою признательность родной школе и классу, но даже найти словечко для сторожа по имени Капс.
Вот такие были строки. И Пенрод громко распевал их, а другие вторили ему, и это хоровое пение впечатляло.
Почти каждый мальчик в каком-то возрасте начинает петь. Не миновала чаша сия и Пенрода, который именно сейчас переживал свой «песенный» период. Подобное увлечение не могло оставить равнодушными ни родных Пенрода, ни ближайших соседей Скофилдов, ибо самым непосредственным образом влияло на их жизнь. Мистер Скофилд-старший, будучи человеком раздражительным, стал частенько читать сыну строки из теннисоновой «Леди из Шэлотта», особенно останавливаясь на тех местах, где певунью настигла страшная кара. Другие члены семьи испытывали не меньшие муки, но страдали молча.
Летние каникулы располагают к блаженству и неге не только школьников, но и тех, кто постарше. И вот одним прелестным солнечным утром (своею идилличностью оно напоминало картинки в детских книжках) мисс Маргарет Скофилд сидела в качалке на веранде, а рядом с ней примостился изысканно одетый студент-первокурсник. В руках он держал гитару. Он уже несколько раз пытался начать играть, но истошно звучащий пол веранды сводил на нет все его усилия. Кто-то, неимоверно фальшивя и растягивая слоги, пытался петь надрывающий душу романс.
Мисс Скофилд в сердцах топнула ногой.
– Это Пенрод, – объяснила она. – Он забирается под веранду и поет часами. Пол немного подгнил, и он оттуда вылезает весь в трухе и паутине. Что с ним произошло? Может, кино и водевили так на него действуют?
Мистер Роберт Уильямс одарил ее еще одним восхищенным взглядом. Он извлек из гитары несколько полнозвучных аккордов и подсел к Маргарет поближе.
– Вы говорили, что соскучились по мне, – заворковал он, – и я…
Продолжить он не смог. Пенрод снова запел:
– Пенрод! – крикнула Маргарет и снова топнула ногой.
– Вы говорили, что соскучились по мне, – поторопился воспользоваться паузой мистер Роберт Уильямс, – но разве вы…
Теперь его заглушила песня несравненно более актуального содержания. Видимо, решив не углубляться далее в невеселую проблему старости, Пенрод переключился на любовную лирику:
Тут Маргарет взвилась с шезлонга и начала прыгать по полу веранды. Она почти сразу же поняла, что точно выбрала участок для прыжков. Пенрод сначала затих, потом, давясь от кашля, выдавил:
– Перестань!
Но даже после того, как Маргарет «перестала», Пенрод еще долго кашлял и чихал там, внизу. Потом он поднялся на веранду. Ко лбу прилип большой клок паутины.
– Ты что, хочешь, чтобы я задохнулся? – спросил он сурово. Тут же решив, что настал удобный момент, он пустил в ход выражение, которое недавно где-то услышал.
– Учись относиться к конфорту других, – величественно проговорил он и с видом оскорбленной добродетели удалился.
Он перебрался на солнечную сторону двора и, устроившись вместе с верным Герцогом на прогретой солнцем траве, продолжил песню:
