минувшего дня.
Можно поразиться столь пестрой биографии, куда входили работа над «Гарольдом Рамиресом», позор, который навлек на семью Пенрод, когда, спасая личное достоинство, воспользовался комбинезоном сторожа, вызов соперника на дуэль, измена любимой, арест и, наконец, казнь. И, что самое удивительное, все эти события, испытать которые иному представителю взрослого мира не хватает целой жизни, нашему герою удалось пережить за какие-нибудь восемь часов. И вот теперь, снова взглянув на Герцога, он вполне обыденным тоном заметил:
– Ну и денек сегодня был…
Потом он посмотрел на небо и заметил первую звезду. Особенного восторга это у него не вызвало, и он зевнул. Потом у него опять вырвался глубокий вздох, но на этот раз не от горя. Просто день кончился, и ему стало скучно.
Глава VII
ПАГУБНОСТЬ ПЬЯНСТВА
На другой день Пенроду удалось разжиться мелкими деньгами. Способ, которым он этого добился, был старым, как мир, и, наверное, им пользовались еще мальчишки из Вавилона. Когда учительница воскресной школы стала собирать еженедельные пожертвования, Пенрод – сначала он это сделал действительно по ошибке – сунул руку не в тот карман, где лежали деньги. Обнаружив, что карман пуст, Пенрод так растерялся, что добрая леди поспешила прийти ему на помощь. Она просила не придавать значения тому, что произошло, и добавила, что с ней самой такое частенько случается, ибо она очень забывчива. Это было так трогательно, что Пенрод поневоле задумался кое о чем, и перед ним возникли совсем недурные перспективы скромного, но зато регулярного дохода.
После того, как воскресная служба кончилась, Пенрод, вместо того, чтобы пойти домой, направил свои стопы к аптеке рядом с церковью. Там он решил потратить средства, которых так и не досчитался многострадальный Китай. Иными словами, душеспасительную благотворительность он променял на пагубное чревоугодие. Повинуясь сей зазорной, но соблазнительной страсти, Пенрод приобрел пакетик карамели. В подавляющем большинстве его составляли конфеты того сорта, которые напоминают засахаренные конские копыта. Они обладают такой дивной крепостью, что растворить их не в силах никакая слюна, и только тот, кто скуп до крайности, мог, по мнению Пенрода, не понять, сколь выгодно вкладывать средства в эту, поистине неиссякающую во рту сладость.
Спасаясь таким образом от голода, Пенрод потратил оставшуюся мелочь на билет в кино, где, вопреки запретам церкви, сеансы по воскресеньям не отменяли. Он уселся в уютном полумраке и принялся методично истязать свою печень конскими копытами из пакетика, удовольствие от которых усиливалось немым кино.
Один из фильмов произвел на него неизгладимое впечатление. Это была трагическая история пьяницы. Началось все с пристрастия к пиву, которое герой картины поглощал в компании растленных коммивояжеров. Затем он – Пенрод так и не понял, почему это произошло – предстал зрителям в вечернем костюме среди каких-то не слишком воспитанных дам. Потом демонстрировалось пагубное влияние алкоголя на взаимоотношения героя фильма с домашними: вооружившись тростью, которая невероятной толщиной больше напоминала дубину, он сперва лупил ею жену, а позже – молившую о пощаде малолетнюю дочь. Вскоре дочь и жена сбежали из дома и, пробившись сквозь метель, которая бушевала на улице, нашли защиту у родственников. Все кончилось тем, что пьяница попал в сумасшедший дом.
Пенроду фильм так понравился, что он не выходил из зала, пока лента не повторилась вновь.
Размышляя над фильмом, он почти решил, что, когда вырастет, никогда не будет пить.
Когда он, наконец, окончательно насытился зрелищем и вышел на улицу, взгляд на часы, выставленные в ювелирном магазине, вызвал у него замешательство. Как объяснить дома, почему его так долго не было? Ведь ему раз и навсегда велели тут же после воскресной школы возвращаться домой. А в воскресенье он с такими приказами предпочитал не шутить. Отец был дома и в любой момент мог перейти к действиям, наносящим серьезный урон. И Пенрод понял, что ему предстоит одно из тяжелейших испытаний детства. Придется из кожи вон лезть, чтобы объяснить поступок, который ему самому казался совершенно естественным, и, по его мнению, не нуждался ни в каких оправданиях.
Пока он шел к дому, начали сгущаться сумерки, и припустившись бегом, он продолжал размышлять на ходу, что скажет домашним. На самом подходе к дому, речь окончательно сложилась, и Пенрод стал репетировать ее вслух.
– Послушайте, – начнет он. – Я, конечно, не возражаю, чтобы меня обвинили, и все-таки ни я, ни кто- нибудь другой ничего не смогли бы поделать на моем месте. Я проходил мимо одного дома, и тут вдруг какая-то леди выглянула в окно и сказала, что ее муж напился пьяный и отлупил ее и малютку-дочь. Она попросила меня прийти и помочь ей. Она сказала, что одной ей этого пьяницу не удержать. Ну, и я пошел. Я старался этого мужа ухватить, где только мог, но он не обращал внимания и стегал малютку-дочь. Тогда я тоже сказал, что больше не могу, что меня ждут дома, а эта леди все просила меня еще остаться…
Тут Пенрод подошел к углу своего забора и увидел, что некое поразительное совпадение избавляет его не только от продолжения репетиции, но и от публичного выступления с оправдательной речью. Кэб, ехавший со стороны вокзала, вдруг остановился около их ворот, как раз в тот момент, когда Пенрод приблизился к ним с другой стороны. Из кэба вышли крайне расстроенная дама в черном и хрупкая девочка лет трех. Тут же из дома выбежала миссис Скофилд и заключила их в объятия.
Это были тетка Пенрода по имени Клара и его двоюродная сестра, тоже Клара, которые жили в Дейтоне, штат Иллинойс. В суматохе, вызванной их приездом, Пенрода забыли подвергнуть допросу. Однако, как ни странно, он теперь был скорее разочарован этим и чувствовал себя, как актер, которому не дали сыграть хорошую роль.
Когда его послали умыться перед ужином, он, отнесясь к расходу воды с подлинно аскетической строгостью, успел улучить момент для гораздо более важного дела. Он прошествовал из ванной в розово- белую спальню сестры и голосом, приглушенным полотенцем, которым он усиленно тер лицо, спросил:
– Мама говорила тебе, что тетя Клара с маленькой Кларой едут к нам в гости?
– Нет, она узнала об этом только тогда, когда увидела их в окно. Она случайно выглянула на улицу, когда они подъехали. Тетя Клара говорит, что она утром отправила телеграмму, но мы ее не получили.
– А сколько они у нас пробудут?
– Не знаю.
Пенрод, наконец, перестал тереть и без того раскрасневшееся лицо и швырнул полотенце в ванную.
– Как ты думаешь, дядя Джон не заставит их вернуться назад? (Муж тети Клары, дядя Джон, всю жизнь страдал от того, что не стал проповедником у баптистов. Правда, это не помешало ему стать процветающим фабрикантом газовых печек и плит). – Так как ты думаешь, – продолжал Пенрод, – он их оставит в покое?
– Не понимаю, что ты имеешь в виду? – спросила Маргарет и от удивления даже перестала разглядывать себя в зеркале. – Дядя Джон сам их прислал к нам. Зачем же ему теперь мешать им оставаться?
Пенрода это разочаровало.
– Значит, он не пристрастился к вину?
– Конечно, нет! – громко рассмеялась Маргарет.
– Но почему же тогда, – уныло осведомился Пенрод, – у тети Клары был такой встревоженный вид?
– Боже! Неужели ты считаешь, что люди не могут ни о чем беспокоиться, кроме пьянства? И где ты такого набрался?
– Значит, ты все-таки не уверена, из-за пьянства или нет она беспокоилась?
