Когда Алкивиад и его товарищи дошли до агоры, света стало больше. Вокруг Толоса горели факелы. Здесь всегда заседали по крайней мере семнадцать членов Буле. Алкивиад показал на здание.
— Займем его, — сказал он. — Этим мы их обезглавим. Пошли, мои дорогие. Вперед!
— Элелеу! — заревели гоплиты. Рядом со зданием стояла кучка стражников. Когда на них набросилось так много человек, стражники бросили копья не землю и подняли руки вверх. Двое из них упали на колени, моля о пощаде.
— Пощадить, — сказал Алкивиад. — Чем меньше крови мы прольем, тем лучше.
— Что это там за шум? — раздался голос из Толоса.
Алкивиад никогда не мог удержаться от драматического жеста. Здесь он даже и не пытался. Войдя в здание, он гордо показал его обитателям свой щит, на котором был изображен Эрос с молнией в руке. Этот щит помог Алкивиаду стать знаменитым — по мнению некоторых людей, знаменитым печально.
— Добрый вечер, о наилучшие, — вежливо сказал Алкивиад.
Члены совета вскочили на ноги. Это было даже лучше, чем он ожидал. Среди них были Андрокл и Теттал, сын Кимона, два его злейших врага — именно Теттал призвал Собрание голосовать за отзыв Алкивиада с Сицилии.
— Алкивиад! — с ужасом воскликнул Андрокл. Его бы так не ужаснула и сама Медуза, увидев которую, он превратился бы в камень. Остальные члены Толоса были рады гостю не больше.
Отвесив поклон, Алкивиад ответил:
— Я весь к твоим услугам, мой дорогой. Я хотел бы уведомить тебя о том, что все мое войско в настоящий момент находится в городе. Те, кто мудры, будут вести себя соответственно. Те, кто не столь мудры, будут сопротивляться, совсем недолго — и поплатятся за это.
Он снова отвесил поклон и улыбнулся самой доброй улыбкой, на которую был способен. Если его враги выберут сопротивление, то все еще могут сразиться за Афины, и, возможно, даже победить. Они должны были поверить, что у них нет возможности сопротивляться, нет надежды. Если они в это поверят, то так оно и будет.
— Да ты точно злой гений, порождение Тартара! — взорвался Таттал. — С тобой надо было разобраться еще до того, как ты отплыл в Сицилию.
— У вас была возможность это сделать, — ответил Алкивиад. — Когда впервые возник вопрос о том, кто осквернил гермы, я попросил, чтобы суд был скорым. Я хотел защитить свое доброе имя еще до отплытия флота. Это вы все задерживали.
— Нам нужно было найти свидетелей, — сказал Теттал.
— Ты хочешь сказать, вам нужно было найти лжесвидетелей, — ответил Алкивиад.
— Они не лгут. Они говорят правду, — упрямо сказал Теттал.
— Говорю тебе, они лгут. — Алкивиад наклонил голову. Да, этот шум производили идущие по городу гоплиты, чьи щиты то и дело ударялись о поножи и панцири. А вот это было его имя, звучавшее в их устах. Выходит, он все же сказал правду. Судя по всему, его воины действительно захватили Афины. Он снова повернулся к обитателям Толоса: — И говорю вам, что сейчас у вас последняя возможность сдаться и сохранить свои жизни. Когда сюда придут мои главные силы, будет уже поздно. Что скажете, благородные афиняне? — Он произнес это вежливое обращение со злой иронией.
Они сказали именно так, как он и предвидел:
— Мы сдаемся. — Это был унылый, ворчливый хор голосов, но все же хор.
— Уведите их прочь, — сказал Алкивиад своим воинам. — Вместо них мы приведем в Толос кого?нибудь почестнее. — Смеясь и улыбаясь, гоплиты увели членов Буле в ночь. Алкивиад остался. Он опустил на пол свой щит и радостно воздел к небу руки.
«Наконец?то!» — подумал он. — «Клянусь всеми богами — если они существуют — наконец?то! Афины мои!»
* * *
На первый взгляд могло показаться, что в полисе ничего не изменилось. Все так же вбивал гвозди в подошвы башмачник Симон. По–прежнему близ его лавки, в тени оливкового дерева, собиралась небольшая компания юношей и молодых людей. И, как ни в чем не бывало, с ними спорил о чем попало Сократ.
О том, что произошло за время его отсутствия, Сократ не упоминал не единым словом. В конце концов мальчик по имени Аристокл, которому нельзя было дать больше двенадцати, задал ему вопрос:
— Как ты думаешь, Сократ, был ли прав твой гений, призывая тебя отправиться на запад?
Несмотря на свои младые лета, Аристокл отличался недюжинным и ясным рассудком, что Сократу очень нравилось. Вот и этот вопрос он сформулировал четко и прямо, как взрослый мужчина. О том, чтобы так же прямо ответить, Сократ мог только мечтать. После некотого промедления — что было для него совсем не типично — он ответил:
— Мы одержали победу в Сицилии, и это может быть для полиса только хорошим. И мы одержали победу в Спарте, где никогда не побеждал ни один чужеземец. Спартанские цари обсуждают с Алкивиадом условия мира прямо сейчас. Это тоже не может не быть хорошим для полиса.
Он искал истину подобно влюбленному, добивающемуся своей возлюбленной. Он искал ее всегда. Он знал, что будет искать ее и впредь. Однако сейчас он понимал, что данный им ответ не соответствовал истине в полной мере. Понимал это и Аристокл:
— И все же ты полон сомнений. Почему?
— Я знаю, почему, — сказал Критий. — Из?за Алкивиада, вот почему.
Сократ знал, в чем дело — Критий завидовал Алкивиаду самой черной завистью. Алкивиад сделал в Афинах то, о чем Критий не мог и мечтать. От недостатка амбиций Критий не страдал никогда. Возможно, эти амбиции были направлены на то, чтобы принести пользу полису. Вне всякого сомнения, они были направлены на достижение личной выгоды. И вот теперь он был переплюнут, да еще как! Оставалось только гневно злословить.
Что, впрочем, не означало, что Критий был неправ. Алкивиад действительно Сократа беспокоил — впрочем, он беспокоил его уже давно. Алкивиад был умен, красив, любезен, очарователен, величествен — однако в нем эти качества могли послужить как добру, так и злу. Сократ сделал все, что мог, дабы указать Алкивиаду верное направление. Но в этом возможности других людей ограничены — окончательное решение человек принимает сам.
Аристокл перевел взгляд с Сократа на Крития (они родственники, вспомнил Сократ) и обратно.
— Он прав? — спросил мальчик. — Ты боишься Алкивиада?
— Я боюсь за Алкивиада, — ответил Сократ. — Разве не верно то, что человек, достигший огромной власти, привлекает также огромное внимание, ибо все хотят узнать, как он эту власть употребит?
— Пока он не сделал ничего дурного, это уж точно, — сказал Аристокл.
— Пока, — пробормотал Критий.
Проигнорировав это замечание, что многим было бы не под силу, мальчик сказал:
— Почему мы должны обращать огромное внимание на человека, который не сделал ничего дурного? Разве что для того, чтобы перенять у него все хорошее.
— Когда речь идет об Алкивиаде, — сказал Критий, — как бы не перенять у него все дурное.
— Да, многие могут сделать и это, — сказал Аристокл. — Но разве это правильно?
— Какая разница, правильно это или нет? Так будет, и все тут, — сказал Критий.
— Подожди?ка, — Сократ поднял руку и взмахнул в сторону агоры. — Прощай, Критий. На сегодня с меня довольно общения с тобой, да и с любым другим человеком, который спрашивает: «Какая разница, правильно это или нет?» Ибо что же может быть важнее? Если человек знает, что правильно, то как же он может поступить неправильно?
— Зачем ты спрашиваешь меня? — отпарировал Критий. — Лучше поинтересуйся у Алкивиада.
В этом было достаточно истины, чтобы ужалить Сократа, но он был слишком гневен, чтобы обидеться. Он снова взмахнул рукой, на этот раз более резко:
— Уходи. И не возвращайся, пока не излечишь свой язык, а еще лучше — свой дух.
— О, я уйду, — сказал Критий. — Но ты обвиняешь меня, тогда как тебе следует обвинять себя самого, ибо именно ты обучил Алкивиада тому самому добру, которое он ни в грош не ставит. — Он зашагал прочь.
И эта стрела не пролетела мимо цели. Делая вид, что ему не больно, Сократ повернулся обратно к
